Никогда после он не мог определить, было ли виденное им в тот вечер сном или воспоминанием: для сна все было очерчено чересчур отчетливо; для воспоминания — слишком образно и ярко. Он даже чувствовал, как жжет голые плечи июньское волжское солнце.
Иннокентию не было еще двенадцати лет. Это был последний вольный год перед заводом. Как и все мальчишки, он жил на реке. Трудно было подсчитать, сколько раз в день купались мальчики. Они попросту сидели в воде весь день, с короткими и редкими перерывами для еды. В свободное от купанья время они либо ловили рыбу, либо уезжали на легкой лодке за Волгу, на песчаный отлогий берег.
Плавали и ныряли все они отлично, но широкогрудый Кешка Зотов превосходил всех. Ему ничего не стоило просидеть под водой полминуты. На семисаженной глубине он, ныряя без камня или груза, выносил со дна ил. Вынырнув, он шумно мотал головой, жмурил ослепшие от яркого света глаза и потрясал измазанной славной грязью ладонью.
В этот день все шло обычным чередом: удили стерлядь, купались в крутых волнах самолетского парохода, переплывали Волгу. Часов около трех на берег пришел сторож пакгаузов, обросший и злой мужик. Его маленькие глазки терялись в густых, непролазных дебрях бороды и бакенбард. Он не спеша разделся, аккуратно, чтобы не унес ветер, придавил белье большим камнем, намочил темя и медленно, крестясь и вздрагивая, осторожно наступая на каменистое дно, полез в воду.
Ребятишки смеялись и взвизгивали, глядя, как он тяжело и неумело поплыл. Он фыркал, громко бил по воде ладонями и отплевывался.
— Чучело! — кричали мальчишки. — Плывет по-бабьи.
Потом они решили утопить мыло. Розовое мыло было дешевое и очень пахучее.
Зотов завел руку подальше, размахнулся, как размахивал камнем по голубям, и запустил скользким тяжелым комочком в белый свет. Далеко от берега мыло мягко скользнуло в воду.
Сторож вылез из реки, похлопывая себя по мокрым ляжкам, вытряс из ушей воду и решил помыться. Он подошел к белью и увидел, что мыла нет.
Ребята, насторожившись, ждали, что он станет делать дальше. Они готовились к крику, ругани и погоне, но сторож молча принялся одеваться.
Зотов почувствовал даже некоторое разочарование. Он рассчитывал на больший эффект от своей выходки.
Не решив еще, что собственно он сделает, Иннокентий подошел почти вплотную к сторожу и остановился. Сторож не обращал на него внимания. Зотов обернулся к ребятам. Он видел, что они ждут от него какого-нибудь трюка.
— Чорт рыжий! — закричал он неожиданно для самого себя почти в самое ухо невозмутимому сторожу.
Однако сторож только сопел и даже не обернулся. Он нагнулся и завязывал тесемки кальсон. Вопреки установившейся за ним репутации, враг был настолько смирен и незлобив, что, собственно, не стоило бы его и задирать.
Зотов подошел еще ближе, с любопытством разглядывая татуировку на волосатой груди мужчины.
Совершенно неожиданно, не крикнув и не выругавшись, сторож вскочил, и, прежде чем Зотов успел понять, в чем, собственно, дело, его уже крепко держали за плечи.
— Пусти, дяденька! — взмолился Иннокентий. — Ей-богу, я больше не буду!
Но «дяденька» только сопел и крепче стискивал плечо ма льчика. Товарищи кинулись в разные стороны. Они даже не попробовали запустить камнем в озлобленного сторожа. Уж очень был он страшен: с раздувающимися от злости ноздрями, заросший по всему телу рыжей шерстью, лохматый, в голубых облипающих подштанниках.
Все дальнейшее сделалось быстро и молча. Сторож не говорил, как-будто боялся зря расплескать злобу. Зотов тоже молчал, чувствуя, что просьбы и всхлипывания напрасны.
Он только вертанулся раза два, пробуя вырваться, но рыжий держал крепко.
Сторож сгреб мальчика в охапку и, прижимая его к волосатой, пахнущей потом груди, прошел до конца далеко выступающих в реку мостков. К этой деревянной пристани причаливал два раза в день маленький пароходик местного сообщения.
«Топить хочет», — подумал Зотов.
И в самом деле, рыжий хотел утопить мальчишку. Пятикопеечный кусок мыла стоил примерного наказания.
Сторож осмотрел пустой берег. Никого в этот дневной час не было видно. Мальчишки разбежались.
Он быстро с силой оторвал руки Зотова от своих плеч и погрузил мальчика с головой в воду.
Присев на корточки, он держал Иннокентия, не давал ему вырваться наружу или высунуть из воды голову.