– Он, кажется, писал и о Рикардо?
– Да. Хочу теперь познакомиться с работами Рикардо сам. – Брови сдвинулись, на лбу легла морщина. – Тем более что времени предостаточно.
Женни нежно провела ладонью по его широкому лбу, словно пытаясь снять вместе с морщинками и заботы. Карл опять остался без постоянного заработка. В эти первые солнечные дни в Париже окончил свое существование «Ежегодник».
– Но ты же все равно не мог бы больше работать с Руге? Будешь писать в газеты. Тебя ведь знают.
В газеты… Даже в редакциях эмигрантских газет, где у него немало приятелей, нет единомышленников. Пожалуй, Энгельс – первый и единственный такой человек, если судить по статье. Но и тот в далекой Англии.
А в Манчестере Энгельс нетерпеливо разрывает обертку пакета: «Ежегодник»!
Хотя это не первая напечатанная его статья, он волнуется. Как будто все оставлено без изменений. Отлично!
Да, есть ведь и письмо. Глаза бегут по строчкам, лицо светлеет: приятно, когда хвалит такой человек, как Маркс.
Надо прочитать весь журнал. Вот и статья самого Маркса… Поговорить бы с ним… И, отложив журнал, Фридрих садится к письменному столу.
За первыми письмами следуют другие. Порой оба удивляются, как совпадают их мысли. Иногда хочется написать не только о деле. Но ведь они едва знакомы…
И может ли не обрадовать Маркса очередное письмо из Манчестера, в котором Энгельс сообщает, что, возвращаясь в Бармен, выбрал путь через Париж?
Августовским днем 1844 года Маркс услышал энергичный стук в дверь и отложил книгу:
– Прошу.
Вошел высокий молодой человек в модном английском костюме. У него круглая русая бородка и смеющиеся голубые глаза. Порывисто протянул руку:
– Здравствуйте, Маркс!
Несколько часов спустя Энгельс за столом с подкупающей искренностью рассказывает о своей жизни в Англии. Слушать его необыкновенно интересно.
Маркс видит Энгельса, идущего по трущобам Лондона и Манчестера, Бирмингама и Лидса. Немощеные, грязные улицы… Дома битком набиты жильцами, от подвала до самой крыши…
– А их лица! Если бы вы видели! Особенно лица детей. Они ведь работают на фабриках с девяти лет!
Маркс горько кивнул.
– А у нас в Германии?
– Мне удалось сблизиться с несколькими рабочими. Любой лорд в их положении потерял бы человеческий облик. А они благородные, мужественные люди. К ним испытываешь огромное уважение.
Он достал трубку и полез в карман за табаком. Затянулся и продолжал уже более сдержанно:
– Этой зимой я попытался проследить, как произошел великий переворот, который привел этих людей от земли в кабалу к хозяевам машин. Это была настоящая бесшумная революция в пользу аристократов.
Маркс насторожился.
– Вы писали об этом?
– Так, делал наброски.
– Покажите.
Маркс бегло проглядывает листы с записями гостя.
– Ну, вот что. Это надо напечатать. Идемте!
– Куда?
– В «Форвертс». Сегодня там обсуждается план ближайших номеров. Я теперь принимаю участие в ее редактировании…
В помещении редакции стоял разноголосый шум. Едва завидев Маркса, собравшиеся окружили его.
– Минуту, одну минуту. Познакомьтесь: Фридрих Энгельс.
– Михаил Бакунин.
– Гейне, – коротко кивает поэт.
– Эвербек…
Маркс стучит по столу: к делу!
Начинается шумное заседание. Тут же по предложению Маркса решают печатать статью Энгельса в ближайших номерах.
Обедают все вместе в кафе и расходятся уже в сумерках.
На оживленной парижской улице Энгельс заметил богато одетого субъекта лет тридцати, который, увидев Маркса, демонстративно перешел на другую сторону.
Энгельс вопросительно взглянул на Маркса:
– Кто это?
Тот пренебрежительно усмехнулся:
– Благопристойный немецкий филистер. Испугался встречи с государственным преступником.
Фридрих нахмурился: он уже знал о приказе прусского правительства от 16 апреля 1844 года, в котором Маркс заочно обвинен в государственной измене и оскорблении его величества.
Но тот уже перевел разговор.
– Ну, понравился вам Гейне?
– Обаятельный человек. И поэт прекрасный. Пожалуй, из современных наших поэтов – крупнейший.
Разговор о поэзии для обоих так интересен, что они продолжают его всю дорогу.
Маркс увлекает своего гостя к Сен-Жерменскому предместью. Высокие дома сжали мостовую. И здесь в этот поздний час многолюдно. Идут мужчины в блузах, бедно одетые девушки. Глухо стучат их деревянные башмаки по панели. Возвращаются с работы парижские мастеровые.