Выбрать главу

– Не думаю, что, если ездить из Лондона в Шеффилд на машине, а не на поезде, мы проживем сильно дольше.

– Кажется, ты в ударе.

– Правда?.. Заходи. Тут такое было. Мне кое-что удалось сделать с час назад.

– Да ну? – скептично отозвался Лео.

Говорят, когда возвращаешься в дом, где прошло твое детство, он кажется меньше, чем был тогда. Дом остался тех же размеров; да и видел он его в последний раз на Рождество. Вот отец совершенно точно усох. Лео совсем не хотел слушать, что случилось час назад. С него хватило и прошлого раза. Лучше бы отец смотрел по сторонам и обращал внимание на других, а не пел дифирамбы себе любимому.

– В общем, наши соседи съехали, – говорил он. – Теперь дом купила славная семья, они из Азии, и вот эта семья устроила новоселье и позвала родственников. Нет-нет, не местных, все приехали. Ну, и один из них быстро ел и подавился. К счастью, я знал, что делать. Он скоро поправится. Руки-то помнят. Осмелюсь предположить, что он всегда будет мне благодарен за то, что я вовремя перелез через забор.

Сын хмыкнул.

– Для таких людей это все равно, как если бы ты говорил с ними по-французски.

Покоробленный высокомерностью этих слов, отец вопросительно посмотрел на него. Тот поинтересовался:

– Дома есть еда?

– О, полно! Я сейчас ужинаю в шесть. Твоя мать, по своему обыкновению, забила кладовую, да и в холодильнике не пусто. Все как всегда.

И Спинстер-старший отбыл в гостиную, где на подлокотнике кресла его ждала сложенная «Санди телеграф». Неужели он стал читать другую газету? Лео был готов поклясться, что прежде отец просматривал «Санди таймс». И «все как всегда» означало, что дети приезжают и требуют еды, едва бросив сумки у порога. Чистая правда: сам Лео неоднократно это проделывал. Но сейчас все изменилось. Он понял это, заглянув сперва на кухню, затем в кладовку. Кухня казалась пустой: одинокие кружка с тарелкой, вымытые, стояли на краю раковины. На старом сосновом обеденном столе красовалась россыпь хлебных крошек – старый доктор обходился бутербродами на поджаренном хлебе.

Оказаться в прохладной кладовке без окон означало вернуться в безвозвратно ушедшее детство. Когда он жил в этом доме, в нем обитали шестеро – предки, сам Лео, Блоссом, Лавиния и Хью. Частенько кто-нибудь из них притаскивал друга или подружку, которых тоже полагалось накормить. Иногда Лео, уже пятнадцатилетний, переживал приятные минуты, размышляя, что бы такое съесть: галету, или целый бутербродик, или, может, кусок сыра с маринованными овощами (которых имелось сортов семь-восемь) – а может, пирога? Как же тогда ходили в магазин? Без списка покупок, просто думая, что надо купить того-то и того-то, ведь кто-нибудь непременно захочет это съесть. Сейчас запасы истощились, точно дом находился в долгой осаде. Жестяная банка фасоли, стеклянная баночка маринованного лука с наполовину содранной полупрозрачной от стекавшего сока этикеткой и подозрительно мутным содержимым и банка арахисовой пасты для внуков. Потянувшись, Лео достал из холодильника коробку для торта. В ней оказался засохший до окаменелости прямоугольный предмет – некогда, вероятно, половина торта с грецкими орехами. Немного съестного отыскалось лишь в холодильнике: небольшой бифштекс, помидоры и маленькие картофелины в пакетах, круг ланкаширского сыра и открытая баночка пикулей. Содержимое кладовой красноречиво свидетельствовало, что мать ею давно не занималась. Отец теперь покупал еду только для себя.

– Выходит, никаких новостей, – сказал Лео, возвращаясь в гостиную с тем, что смог найти: галетами с арахисовой пастой и сыром и парой сомнительных маринованных луковок. В прохладном углу кладовой он обнаружил еще и бутылку пива.

– Ну да, подвижек нет ни в одну из сторон, – ответил Хилари. Перестал читать газету, свернул ее и отложил. – Я ходил туда после обеда. Она в отделении с какими-то жуткими стариками. Одна, с Альцгеймером, ходит всю ночь и кричит: «Что все эти люди делают в моей спальне!» Я пытался устроить, чтобы твою мать положили в отдельную палату, но пока свободных мест нет.

– Разве у тебя нет связей?

– Отчего же, есть. Но я не знаю, стоит ли. Увидишь ее завтра. Она совсем того от морфина, увы.

Это один из жизненных принципов его отца, вспомнил Лео: не следует бороться за все сразу. Если завтра тебе придется отстаивать необходимость паллиативной терапии, нет смысла сегодня жаловаться, что пастуший пирог холодный. Какое-то время они просидели в молчании. Темнело; единственным источником света была маленькая лампа у отцовского кресла; на столике лежала какая-то книга в бумажной обложке с закладкой на том месте, докуда он дочитал.