– Кажется, они неплохие, – примирительно сказал отец.
– В больнице? – удивился Лео.
– Нет, соседи, – ответил отец. – Те, что переехали. Из Азии. Двое мальчишек и старшая девочка, в университете учится. В Кембридже, кажется, она говорила. Сегодня все приезжали: и дяди, и тетки, и кузены с кузинами. Устроили в саду семейный праздник. Такие всегда общаются со всеми родственниками, стоит тех позвать – приедут. И еще старую мать привозят: сидит себе в своей комнате и шьет, и почти не говорит по-английски.
– Так сколько их там живет?
– О, я не про соседей. Их там четверо или пятеро, меньше, чем нас. Практичные люди, с профессией. По-английски говорят лучше, чем ты. Я имею в виду те семьи, которые мне доводилось видеть, когда я еще работал, – человек по восемь-девять, живут в страшной тесноте, неясно, кем друг другу приходятся, и счастливы как невесть кто. С чего, непонятно.
– Полагаю, у них так принято, – сказал Лео.
– Естественно, принято! – отрезал Хилари. – Не думаю, что кто-то считает, что так природа захотела.
– Ясно.
Отец посмотрел на него. Кажется, он впервые осознал, кто именно из детей приехал.
– У тебя есть время, значит? Не надо сочинять про отели? Расписывать читателям всю их роскошь? Считать, сколько колбасок дают на завтрак, и тому подобное?
– И тому подобное, – подтвердил Лео. – Что до колбасок, приходится верить им на слово. Мне удалось вырваться всего на день.
– Какой чудный способ зарабатывать на жизнь!
Лео снисходительно улыбнулся. Давным-давно он решил – а в поезде на Шеффилд еще раз себе напомнил – не реагировать на презрительные комментарии отца о его работе. Работа, хотя бы отдаленно напоминающая то, что считал таковой Хилари, из всех четверых была лишь у Лавинии, младшей сестры, да и то недолго: она оставила свою должность в отделе продаж «Проктер энд Гэмбл» ради медицинской благотворительной организации. Ниже всего по папиной шкале скатился Хью: он только что закончил школу драматического мастерства и перебивался крошечными ролями. У Блоссом было четверо детей и огромный дом на опушке леса, то есть алиби, и надо было наблюдать, с каким восторгом Хилари обычно упоминал о ней. Сам Лео работал не там, где подобает старшему сыну врача, и знал это. Он служил в ежедневной газете из тех, которые никогда не читал его отец, и в промежутках между копированием статей более маститых авторов порой ездил по стране, посещая отели и рестораны, чтобы потом выдать пару абзацев об их амбициях. Иногда Лео страшно хотелось провести ночь в таком заведении, а потом как следует обругать его. Но владельцы отелей твердили: «Мы будем знакомить Харрогит с новым уровнем роскоши». И после долгого дня он возвращался домой, чтобы ваять пространные заметки о ткани, из которой сшиты гардины, и писать что-то вроде: «В Харрогите, в котором, казалось бы, нет недостатка в отличных отелях, “Бельведер” продемонстрирует новый уровень роскоши». Вот чем занимался недавно разведенный докторский сын.
– Как поживает Кэтрин? – спросил Хилари, будто угадав, что мысли сына устремились прямиком в глубокую трясину его морального падения. – Она мне всегда нравилась.
– Мне тоже нравилась Кэтрин, – парировал Лео. – К слову, она сейчас гостит у Блоссом.
– Блоссом сказала, что они скоро приедут, но я понятия не имею, когда именно. Я ей сказал, что нет нужды брать детей, сам знаешь, ехать с четырьмя детьми и без них – огромная разница.
– Полагаю, собираться дольше, – согласился Лео.
Отец поднялся и подошел к окну, рывком сунув руки, сжатые в кулаки, в карманы и делая вид, что его очень заинтересовало нечто в саду. Наконец он небрежно бросил:
– Я вот тут думал: каково это – постоянно жить всей семьей, то есть со всеми взрослыми и детьми.
– Должно быть, твоему отцу страшно тяжело, – говаривала мать Лео, – весь день говорить другим, что им делать, а потом, приходя домой, обнаруживать, что с нами так не получится. Нам-то доктор не нужен, правда, милый?
Всякий раз, сообщая по-настоящему значимые вещи, те, что обдумывал по нескольку недель или месяцев, он делал это как бы мимоходом, порой даже выходя из комнаты или не оборачиваясь. Лео полагал, что это привычная манера опытного врача: добиться дельного ответа на вопрос о симптомах или вредных привычках куда проще, если задать его вскользь. Болтая, отец мог спросить: «А, кстати, вы все так же выпиваете больше бутылки водки в день?» или «Ваш муж все так же отыгрывается на вас?», когда пациент уже вставал, чтобы выйти из кабинета. Конечно, дети давно раскусили его и с давних пор, услышав: «А кстати» или «Это, конечно, не столь важно, но…», тут же вострили уши. Только Хью удавалось очень похоже изображать капризный тон, которым внезапно задавался простой невинный вопрос, будто вопрошающий пытался фальшиво напеть старинную веселую песенку.