Учитывая эти обстоятельства, а также ходатайство коллектива, я прошу суд признать, что сейчас, после того, как мой подзащитный достаточно прочувствовал все последствия своих поступков, он не является общественно опасным лицом и к нему не должны быть применены в полной мере полагающиеся за содеянное меры наказания.
Петр посмотрел на судей. Их было трое: женщина, справа от нее старичок, похожий на учителя, слева девушка.
«Неужели они не поймут, что теперь ни за что он на свернет на кривую дорожку, которая сейчас привела его вот сюда…? Нет, они должны это понять! И потом, ведь за него просит завод, даже прокурор говорил об этом».
Петр посмотрел в зал, отыскал глазами Курдюмова, который сидел в третьем ряду, приложив к уху свою большую руку.
«Вот уж кто его знает, знает так, как никто в этом зале. Что бы Ивану Николаевичу встать и сказать им всем, что все это совсем не так, что никакой Звонцов не вор, что он ручается за Звонцова и верит в него!»
Как бы услышав Петра, мастер неторопливо поднялся и, одернув пиджак, зашагал к сцене. Сначала он направился было к трибуне, но потом остановился перед столом, где сидели судьи.
— Хорошо тебе, Петя? — Мастер сказал это совсем негромко, но Звонцов, не ожидавший, что Иван Николаевич обратится прямо к нему, дернулся, как от удара. — Вот, сидишь, небось, и думаешь про себя: зачем меня на позор выставили, я ведь и так все понял? А ты не подумал, что вместе с тобой на подсудимой скамье и я сижу, и завод наш, и твоя мать-старуха?
Он показал рукой на зал, и Петр невольно посмотрел туда, куда указывал мастер. Отовсюду на него глядели внимательные лица, и, побледнев, Петр отвел глаза в сторону.
— Хорошо говорил тут защитник твой, все нам объяснил, как есть, и про тебя, и про Раздолина…
Мастер покачал головой и вздохнул.
— Конечно, опутал тебя Раздолин, как паук муху. Только не глупость твоя тому причина. Вот, тут прокурор спрашивал, что тебя толкнуло на воровство, спрашивал, да ответа так и не получил. Ну, а ты-то сам это понял?
Курдюмов остановился, как бы ожидая, что Петр что-нибудь скажет, но тот молчал.
— Нет, ничего-то ты не понял. Небось, жалеешь себя до слез горьких. Только глупая твоя жалость. Вот, жил ты с нами пять лет и работал хорошо, тут ничего не скажешь. И станок у тебя был в порядке, и детали не порол, к звонку не опаздывал. Отзвенел звонок, и тебя уже нет: ушел и забыл все начисто. О ком в цеху ты позаботился, кому помог? Нет такого человека. Как был ты нам чужой, когда пришел на завод, так чужим и остался.
Петр закусил губы, поднял голову. Мастер двоился в глазах, меняя очертания. Казалось, он уже не один на сцене, вместе с ним ребята из цеха. И все его осуждают, никто не говорит доброго слова. Он хотел что-нибудь припомнить, чтобы возразить Курдюмову, но на ум ничего не приходило.
— Как же нам теперь за тебя ручаться? И чем ты отличаешься от того же Раздолина? И тот для себя, и ты тоже. И выходит, что совесть у вас одна — потребительская совесть, не рабочая, не советская. Вот почему и удалось Раздолину тебя опутать, как телка непутевого, вот почему сидишь ты тут на позорище, и мы с тобой тоже. Эх, да что говорить!
Мастер махнул рукой и повернулся к судьям.
— Честно говоря, товарищи, сильное у нас было сомнение: подвел Звонцов наш коллектив, стоит ли такого брать на поруки? Не дорог ему оказался наш коллектив, наплевал он нам в душу, как негодяй последний.
В зале было так тихо, что Звонцов ясно услышал доносившиеся откуда-то из глубины зала приглушенные всхлипывания. Значит, мать действительно здесь… Он хотел достать платок, чтобы вытереть пот, выступивший на лбу, но не решился.
Вот, сейчас Курдюмов уйдет, и он останется здесь совсем один на виду у всего завода, знакомый и в то же время чужой всем, здесь сидящим.
Но мастер не уходил. Он поднял на лоб очки и рассматривал какую-то бумагу.
— Долго мы спорили на собрании, но к решению взять Звонцова на поруки пришли единогласно. Часто бывает так, что, когда человек впервые совершает проступок под чьим-то пагубным влиянием или по собственной глупости, для него еще не все потеряно, он еще может исправиться, стать честным человеком. Так неужели мы, коллектив наш, окажется слабее, чем тот же Раздолин или ему подобные, неужели в борьбе за нового Петра Звонцова мы не выйдем победителями?