В русской литературе сороковых годов уже появлялся тип «лишнего» человека. В нескольких повестях Ап. Григорьева показан любопытный характер Александра Ивановича Браги, в некоторых чертах напоминающий Алексея Дмитрича. В повести «Один из многих» (1846) Брага прямо говорит о себе: «...я не литератор, не служащий, я человек вовсе лишний на свете»[1214]. Кажется, это определение, столь важное в контексте русской общественной жизни, впервые появилось здесь. Четыре года спустя понятие «лишний» станет благодаря тургеневской повести «Дневник лишнего человека» известным всем русским читателям.
Образ Алексея Дмитрича в ряду «лишних» людей занимает особое место. В главных своих свойствах, подчеркнутых и истолкованных публицистами и критиками (особенно Герценом и Добролюбовым), «лишние» люди — жертвы николаевского времени, дворянские интеллигенты, не приспособившиеся к официальному служебному миру и потому вынужденные томиться в безделье, страдающие от отсутствия поприща, но бессильные изменить свою жизнь. Конечно, судьбу и черты Алексея Дмитрича можно легко вписать в такую трактовку. Однако у Дружинина смещены акценты: ослаблена тема социально-политического неустройства и усилен мотив сознательного стремления героя к обособленности, к уходу от общества, что, впрочем, не выдается за идеал и не вызывает одобрения автора. Хотя Алексей Дмитрич заявляет в конце повести, что деревенское уединение — это мечта человека «в минуты злого огорчения и душевной усталости», но раньше он утверждал: «Должно быть, русское уединение особенно вредно перед другими: чуть человек засядет в деревню, как начинает или глупить или пакостить».
В чертах героя второй повести, в изображении Дружининым детства и пансионной юности немало есть личного, автобиографического, заветного. Мысли о стремлении к уединению и независимости мы найдем в Дневнике писателя. Несомненно, и свое отрицательное отношение к войне на Кавказе, вообще к милитаризму (характерная гуманистическая тема русской классической литературы от Лермонтова до Л. Толстого) Дружинин перенес в мировоззренческие декларации Алексея Дмитрича, как и типичные идеи школы Белинского о громадном значении окружающей среды в детстве человека. Но любопытны и собственные оригинальные представления писателя о ребенке и о женщине. «...Всякий ребенок эгоист, и эгоист самый неумолимый. Согласие, гармония, веселье — это воздух для ребенка, и если вокруг него нет этих атрибутов, ребенку дела нет, отчего это происходит; он возмущается против всех и каждого, не добираясь до того, кто виноват в нарушении гармонии. Нужда раздражает его: может ли он рассуждать о причинах этой нужды? Оттого-то и большая часть браков несчастны, — женщины те же дети, и для брака богатство есть залог согласия» — так совсем по-дружинински излагает свои взгляды Алексей Дмитрич.
Автор и не скрывает своей идеологической и психологической близости к герою. Точнее было бы говорить о близости к герою и повествователя, т. е. того лица, от имени которого начинается «Рассказ Алексея Дмитрича», но собеседник героя не отделен от реального автора ни мировоззренческими, ни характерологическими, ни речевыми признаками. А между автором и героем имеются наряду со сходными чертами и существенные отличия. Дружинин мало походил на сибарита, не имеющего жизненной цели, он прежде всего труженик. А его герой, Алексей Дмитрич, погруженный в свой эгоистический мир, — лежебока, «лишний» человек, упорный труд чужд ему.
В целом Дружинин создал оригинальный образ «лишнего» человека. Этот вариант не получит дальнейшего развития в русской литературе, может быть, именно благодаря некоторой автобиографичности и прикрепленности к эпохе сороковых годов. Однако разработка типа «лишнего» человека, как и отмеченные выше абрисы, наметки «Достоевских» персонажей и ситуаций находились на магистральной линии развития литературы.
Продолжались и поиски Дружининым новых методов изображения человеческой души, что тоже готовило почву для психологической прозы, для молодого Льва Толстого, который через несколько лет войдет со своими повестями в русскую литературу. Отказавшись во второй повести от эпистолярной формы, Дружинин тем не менее сохранил исповедальный принцип. Рассказ почти на протяжении всей повести ведется от первого лица, от имени самого Алексея Дмитрича. Правда, этот метод сужает возможности — мы узнаем о душевных побуждениях одного героя, о переживаниях Кости и Веры Дружинин не повествует, да и Алексей Дмитрии у него говорит далеко не обо всем, многие его мысли и чувства остаются нарочито скрытыми, об этом откровенно признается сам герой («я не могу вспоминать об этом предмете», — говорит он, например, когда речь заходит об отношениях между его родителями). Но дело даже не в этом. Главное, что Дружинин вообще показывает душевные состояния и переходы между ними относительно скупо, схематично. В сравнении с этим не только будущие анализы Толстого, но и уже имевшие место психологические описания Достоевского или Гончарова значительно богаче, сложнее и разнообразнее. Однако своеобразные «конспекты» душевных движений в повестях у Дружинина могут быть сопоставлены с будущими романами Тургенева.