Ицхак осторожно, как на экзамене, крутил баранку, стараясь не ободрать внедорожник в тесноте о камень.
— Вспомнил, где Народный дом?[3] — спросил Бенцион.
Ицхак передёрнул плечами:
— Давно не был здесь. Где-то возле хильвы[4] Представь себе.
— Ничего не слышал об этом.
— Пора бы. Дом Собраний. Там учат детей правилам жизни. Крупицам религии. Постигший их становится «посвящённым». Укаль, как они называют.
— Запомню. Что дальше? Все пути ведут в Рим?
— Не факт, знаешь ли, не факт, — огляделся Ицхак.
Выбор оставался за ним, но улочки рассыпались, как порванные бусы. Разбежались кто куда. Главная нитью вилась к солнцу, и «Мазда» грузно взобралась на площадь, затопленную зноем.
Близился полдень.
— Кажется, Народный дом — уникальность… то похороны, то торжества, — проговорил Бенцион, тоже внимательно осматриваясь, — не стоит ждать траура в окнах.
— Наверняка… — ответил Ицхак, — у друзов комфортное отношение к рождению и смерти.
Мимо просеменили женщины, шёпот терялся в шорохе одежд. Обе в светлых платках и тёмно-синих платьях, мешковатых, словно с чужого плеча. Ицхак с чувством приподнял над рулём руки — кто знает, как встретят они вопрос незнакомого мужчины. Притормозил возле живописного старика. Вислые усы, мраморно-белый тюрбан и необъятные галифе.
— К гадалке не ходи, дресс-код фанатика веры, — предостерёг Бенцион, — на службе друзы терпимей к моде.
Дед царапнул взглядом «Мазду».
— Доброе утро, шейх, — почтительно высунулся из окна Ицхак, — хочу спросить, как добраться к Народному дому…
— Вы, вижу, к семье Букия? — в иврите старика не слышалось арабского акцента.
— Верно, к ним… — сдержанно ответил Ицхак.
Старик не спешил.
— У покойного Хасана пятеро сыновей, которому из них вы приятели?
— Мансуру…
— Достойный юноша… Служите вместе? — растягивая слова, поинтересовался он.
С обеих сторон выстраивались машины.
— Точно, — согласился Ицхак, воздержавшись от разъяснений. Место службы Мансура не тема для бесед с первым встречным.
— У меня трое пацанов. Один в полиции, двое в армии… Арчи Шустера знаете?
— Ещё бы. Без пяти минут генерал, — ответил Ицхак, уязвлённый фамильярным отношением к командиру.
Старик стоял на своём:
— Дружбан мой. Мы с ним на офицерском курсе были… много годков назад.
Солнце перегородило зенит. Движением завладел ступор. Сколько ждать — вопрос лишний. Если шейх счёл нужным говорить, значит, так надо. Старик в галифе неприкосновенен и всегда прав. Никто не выражал недовольства.
Прежде, чем указать дорогу к Народному дому, дед обмолвился, что на Песах полковник Арчибальд Шустер приезжал в Хорфеш за хлебом[5]. К тому же многие считают, что выпечка здесь — лучшая в мире. Старик знает, что говорит. Таких дедов в Израиле много, почти все. Впечатление, что любому известны государственные тайны — от агентурной сети разведки до числа ядерных боеголовок, которых в стране по определению нет. Поэтому врагам обломится дырка от бублика. Глаза шейха прищурены, но дальнозорки…
Возле Народного дома машины впритирку к стенам, не разъехаться, но ни криков, ни ругани. Из уважения — к месту, семье покойного и врождённого достоинства. Без надсады, суеты и драматизма.
Припарковались, колёса тронули бордюрный камень. В двух шагах кладка османских времён, чуть выше щепетильная англосаксов. Вровень с алой черепицей, как марево, Нижняя Галилея. Ретроспектива до горизонта, соблазн больше западный, чем восточный.
— Ты помоложе, — пропустил Ицхак Бенциона.
— Зато ты постарше… — возразил тот, но, ощутив взгляды из окон, осёкся и шагнул вперёд.
Внутри покой и прохлада, десятки мужчин хранят память. И безмолвствие, мера отсчёта бесконечности, внезапности и замкнутости.
Ицхак и Бенцион не уловили, в какой момент прервалась тишина, даже не попытались объяснить себе, как проморгали. Шаркнул о пол шелест, высвобождая движение. Словно взвился смерч, подняв с места всех единым всплеском. Бенцион отшатнулся назад, натолкнувшись на Ицхака. Оба смутились. Но, не застав среди скорби ни осуждения, ни насмешки, двинулись дальше.
К ним подошёл Мансур. Втроём обнялись. Прижались головами. Красноречивее слов.
Вокруг стояли братья. Безусые юноши. Кряжистые, как вековые дубы, мужчины. Седоусые шейхи. На лицах достоинство и величие. Ожидание без тревоги и суеты.
Мансур подошёл к ближайшему, пожал руку, затем к следующему и дальше, не пропуская. Ицхак и Бенцион двигались за ним, поровну разделяя заботу.
4
Хильва, Дом Собраний — в друзской общине храм, молитвенный дом. Здесь целенаправленно приобщают детей к религии и системе такийя
5
Хлеб (хомец) на Песах в Израиле законодательно запрещен, но можно купить в деревнях друзов и арабов