— Я не могу себе представить, что он мог бросаться такими обвинениями, не имея никаких доказательств, — настаивала Пия.
— Его несдержанными выступлениями недовольны даже товарищи по партии, — объяснил Функе. — У Паули, как обычно, не было доказательств. Многие из тех, кого он безосновательно оклеветал и оскорбил, вовсе не собирались ему все спускать, в отличие от меня. Не будь он мертв, то еще порадовался бы искам о злонамеренной клевете.
— Например, от Карстена Бока, — заметила Пия.
— Да, например, — кивнул бургомистр.
— Насколько я понимаю, — продолжила она, — именно экспертное заключение господина Бока вызвало недоверие экологических организаций. И к тому же действительно неловкое обстоятельство, что именно тесть Бока стал уполномоченным за проект строительства дороги.
Функе помолчал минуту, размышляя.
— С некоторой точки зрения, может, это именно так и выглядит, — подтвердил он. — Честно говоря, я об этом не думал. Кто-то должен координировать действия. Захариас долгое время руководил строительством у нас в Келькхайме. Он знаком с процессом. Он специалист.
— Но дело приобретает сомнительный привкус, когда его собственный зять за большие деньги предоставляет экспертное заключение, которое при ближайшем рассмотрении оказывается не соответствующим действительности.
— Да, были допущены ошибки, — согласился бургомистр. — Все мы всего лишь люди. Но только такие, как Паули, способны усмотреть в этом злой умысел.
Он мельком взглянул на наручные часы.
— У меня еще один вопрос. — Пия продолжала писать, ничего не замечая. — Кто предложил кандидатуру Захариаса в качестве уполномоченного за проект строительства дороги?
Бургомистру этот вопрос явно не понравился.
— Ну да, Бок попросил меня подобрать подходящую кандидатуру, — признался он после минутного колебания. — А Захариас хорошо знаком со всеми правилами и требованиями, связанными с подобными проектами. Если хорошенько поразмыслить, то Бок подкинул мне идею предложить на это место Захариаса. Но мне идея понравилась, Захариас профессионал, к тому же беспартийный и беспристрастный.
— Вы в этом уверены?
— Конечно. Иначе бы я его не поддержал, — заявил Функе, нервничая. — А вы сомневаетесь?
— Да, — кивнула Пия. — Как раз теперь мы в этом сомневаемся.
Чуть позже хозяин «Золотого льва» подтвердил, что Эрвин Шварц был у него вечером в последний вторник, сидел за своим столиком как и всегда по вторникам.
— А когда господин Шварц ушел? — спросила Пия.
— Точно не знаю, — пожал плечами хозяин. — Но поздно. Он был одним из последних. Кто-то из завсегдатаев подвез его домой, потому что он основательно нагрузился.
— Вы случайно не слышали, о чем они говорили? — поинтересовался Боденштайн.
— Я — нет, но, может, кто-то из официантов и обслуги? — Хозяин кивнул на пышную блондинку лет сорока пяти, которая как раз проходила с пустым подносом вдоль стойки бара.
Она в деталях помнила тот вечер за столиком постоянных посетителей.
— Эрвин опять пару раз вышел из себя, — сообщила она. — Речь шла о каком-то заседании и о Паули, соседе Шварца. По крайней мере, один раз за вечер они о нем говорили.
— А кто, как правило, сидит в этой компании? — осведомился Боденштайн.
Женщина ненадолго задумалась, потом назвала несколько имен и среди них мясника Конради и Норберта Захариаса.
— В тот вторник они тоже здесь были?
— Нет, Конради не было. — Она помотала головой. — Он был чем-то занят, а вот Захариас был. Ушел около десяти. В тот вечер он был довольно тихим. Это даже разозлило Шварца.
В бар зашли двое мужчин и сели за столик около стойки.
— Это не торговец книгами Флетман? — спросил Боденштайн у кельнерши.
Женщина обернулась посмотреть.
— Да, это он, — подтвердила она. — Флетман и Зибенлист, оба приятели Паули.
— Зибенлист? — переспросила Пия. — Из «Мебельного дома Ремера»?
— Именно он, — кивнула кельнерша и добавила доверительным тоном: — С тех пор, как жена Флетмана сбежала к Мантею из турбюро, бывший муженек почти каждый день приходит обедать сюда. Иногда они вместе с Зибенлистом, а часто бывали и с Паули. — Она с готовностью поделилась глубокими познаниями подробностей личной жизни своих постоянных клиентов. — Как минимум раз в неделю Паули заказывал шницель или ромштекс. И вовсе не только овощи и тофу, это вранье. А недавно с ними даже сидел Захариас, но Эрвин Шварц об этом, конечно, знать не должен.
Оба посетителя были так поглощены оживленным спором, который вели, правда, вполголоса, что заметили Боденштайна и Пию, только когда те подошли вплотную к столику. Конечно, они уже слышали о смерти Паули, Эстер Шмит им вчера позвонила; Флетман даже съездил к ней, чтобы ее успокоить. Он был худым и высоким, с ухоженной пятидневной бородкой и очками без оправы, на висках поблескивали седеющие волосы.
— Мы со школы дружили. — Флетман достал сигарету. — Меня это просто сразило.
Штефан Зибенлист, директор «Мебельного дома Ремера», был полным, с залысинами и заметной родинкой на левом виске. В нем совершенно невозможно было признать бывшего жителя палаточного городка у плотины. Глаза бесцветные, а рукопожатие влажное. Пия незаметно вытерла руку о джинсы. Флетман и Зибенлист были однокашниками Паули; в старших классах они в пику консервативным родителям симпатизировали ультралевым взглядам, борцам против ядерного оружия и фракции «Красная армия», а в конце семидесятых примкнули к возникшему тогда движению «зеленых». Их участие в лагере у плотины и протест против строительства трассы В-8 были абсолютно осознанными. Но пока Паули все больше увлекался левыми взглядами и демонстрациями протеста во времена студенчества, его друзья предпочли адаптироваться к существующим социальным нормам. Вольфгангу Флетману перешел книжный магазин его родителей, Штефан Зибенлист женился на Барбель Ремер и вот уже десять лет был главным менеджером весьма солидного торгового заведения. Оба были уважаемыми гражданами Келькхайма и немало способствовали тому, чтобы НСК обрел признанный статус. Пару лет назад по результатам выборов его возглавил Зибенлист, поскольку взгляды Паули многим казались слишком уж радикальными.
— Я не могу сказать об Улли ничего плохого. — Флетман поправил пальцем очки на переносице. — Да, он бывал бескомпромиссным и действовал сгоряча, но это от широты натуры и искренне. Он был моим другом, хотя мы часто и весьма яростно спорили друг с другом. Улли мог задеть за живое, но мне будет не хватать его. — Он грустно улыбнулся и вздохнул. — И больше всего жаль, что в нашу последнюю встречу мы повздорили. Теперь уже не помириться.
— Из-за чего вы поссорились? — спросил Боденштайн.
— В последнее время Улли больше навредил своими публичными обвинениями, чем принес пользы. — Флетман раздавил окурок в пепельнице. — Очень многие жители Келькхайма настроены против строительства трассы В-8, мы ощущаем большую поддержку, и не только от членов нашей организации. Но, несмотря на все бурные страсти и личные предпочтения, мы должны оставаться объективными. Улли не хотел этого понимать. Когда я в понедельник на заседании совета решил его притормозить, он меня обругал. Я не обиделся, потому что я его знаю.
— А что конкретно произошло в понедельник? — осведомился Боденштайн.
— Опять обсуждали строительство В-8, — ответил Флетман. — Читали записку главы округа, в которой план регионального развития считался окончательным, а протесты двух тысяч жителей несущественными. Когда раздались аплодисменты членов фракции ХДС, Улли взорвался. Он утверждал, что располагает материалами о фальсификации данных, которыми Бок обосновывал свое экспертное заключение. И между прочим, это не голословные обвинения, а факт. Об этом мы уже говорили с председателями БУНТЕ и УЛК. Мы договорились, что будем вместе требовать новой экспертизы на основе других данных. Но Паули утверждал, что у нас нет никаких шансов, поскольку коррумпирована вся цепочка до самого Берлина, включая сотрудников аппарата на уровне федеральной земли, администрации региона и министерства транспорта.