– Конечно, я. Вам нехорошо. Я увезу вас в стационар. Скажите, вы смогли бы приподняться, чтобы надеть на вас костюм? Если нет, мы завернем вас в одеяло.
– Еще чего не хватает! Выйдите, я оденусь, – попросил он.
– Хорошо. Одевайтесь, я вызову машину.
Когда Второва вновь вошла в комнату, Саянов, уже в костюме, лежал в кровати поверх смятого одеяла.
– Почему вы не сказали, что у вас нет никого дома? – укоризненно спросила врач. – Я бы сразу положила вас в стационар.
Саянов не ответил. Людмила Георгиевна подняла с полу носки и, подсев на край кровати, начала натягивать их на ноги больного.
– Что вы, доктор? – простонал он, делая попытку подняться.
– Лежите! – строго потребовала она и, надев ботинки, принялась застегивать на нем китель.
Когда вошли санитары и предложили врачу уложить больного на носилки, Саянов дернулся всем телом, но поднялся с трудом. Он уже не отказывался от помощи, когда надевали на него шинель, и послушно, как ребенок, позволил Второвой замотать себе шарфом шею и опустить уши шапки.
В первые дни в стационаре Саянов, удрученный недугом, видел во Второвой только врача, внимательного и чуткого к каждому. Но вот ему стало лучше. В палате появлялись новые больные, и теперь Людмила Георгиевна реже подходила к его койке. Особенно это обидно было по вечерам, когда впереди долгая и пустая ночь.
– Доктор, выпишите меня, я уже здоров, – попросил он однажды при обходе.
Второва перечитала записи в истории болезни, посоветовалась с сестрой, внимательно осмотрела больного и безаппеляционно ответила: «Нет, не выпишу: рано».
Неоправданная обида на врача еще больше усилилась. Саянов решил, что если она на следующее утро его не выпишет, он вызовет начальника санчасти.
В палату положили молодого паренька с корабля, который вернулся из дальнего рейса. В бреду он все врехмя кричал: «Мичман!» Он метался, стонал, и Второва пришла навестить его в двенадцать ночи.
– Успокойтесь, дорогой, – говорила она, прикрыв его волосатые руки простыней. – Сестричка принесет лекарство, и будет легче.
Но парень не переставал бредить, и, уговаривая его, она продолжала:
– Ну, что вы? Я же не мичман, а доктор. Взгляните на меня. Ну, попробуйте открыть глаза, вот так. Видите, я женщина. Приступ ваш кончается, скоро будет легче. Мы избавим вас от малярии, и все будет хорошо!..
12
Саянов, прислушиваясь, вспомнил, что с ним тогда в номере она говорила так же. «За что я сержусь на нее? Что мне надо от этой хорошей женщины!»
Досадуя на себя, он так повернулся на кровати, что жалобно заскрипела сетка.
Успокоив больного моряка, Людмила Георгиевна подошла к Саянову.
– Кто это у меня еще не спит? – спросила она с напускной строгостью и, подсев на край кровати, взяла руку Саянова, чтобы проверить пульс.
– Надоело, доктор, – смиренно сказал выздоравливающий. – Посудите сами, какой я к чертям больной сейчас, – добавил он с нескрываемой обидой. – Зачем я вам нужен?
– Если держим, значит, нужны, – пошутила она. – Утро вечера мудренее, товарищ капитан-лейтенант. Завтра посмотрим, а сейчас постарайтесь уснуть. Может быть, вам снотворного дать?
– Что вы, Людмила Георгиевна, – умиротворенно проговорил он.
Ему так не хотелось ее отпускать, но Второва, сдерживая зевоту, сказала:
– Спокойной ночи, Николай Николаевич!
Она ушла, бесшумно притворив за собою дверь.
Много передумал в эту ночь Саянов. Теперь он давал себе полный отчет в том, что эта женщина, совершенно равнодушная к нему, как к человеку, и такая чуткая по долгу своей профессии, как к больному, внесла что-то непонятное, новое в его жизнь. Видеть ее, слышать ее голос становилось для него необходимостью. «Неужели это любовь? – думал он. – Разве я могу себе позволить? Нет, нет! Она просто хороший человек, „чудесная женщина“! – мысленно повторил он слова Истомина.
Усталая, будничная Второва теперь нравилась ему еще больше, чем тогда, на сцене, или при встречах в библиотеке. Здесь, в стационаре, он привык ее видеть близко, ощущать ее заботливые руки, и ему не хотелось верить, что все это скоро кончится.
Утром во время обхода Второва подошла к Саянову. Она внимательно посмотрела на его лицо, потом прослушала, проверила пульс и, проведя своей узкой ладонью по его обнаженному плечу, сказала:
– Вот сегодня я вас выпишу.
14
Когда закончилось партийное собрание, затянувшееся за полночь, майор Истомин подошел к Саянову и, осведомившись о его самочувствии, предложил:
– Если вы, Николай Николаевич, не слишком спешите, могу составить вам компанию. Надо немного освежиться перед сном, – пояснил он.
– Очень рад, товарищ майор. Жду вас в вестибюле.
Истомин зашел в свой кабинет и скоро вернулся одетым.
Легкий морозец подсушил бесснежную землю, полная луна, оторвавшись от горизонта, лениво плыла к зениту, щедро заливая своим холодным синеватым светом притихший город.
– Хорошо! – глубоко вдохнув чистого воздуха, восхищенно произнес Истомин.
– Ночь для влюбленных, – подсказал Саянов.
– Это верно, – согласился майор.
Они молча прошли несколько десятков шагов, пока Саянов первым не прервал этого молчания.
– Любви все возрасты покорны! – продекламировал он.
– Но все же лучше, Николай Николаевич, когда эта любовь приходит в юности и когда она верной спутницей шагает с тобой через всю жизнь.
И снова несколько неторопливых шагов они сделали молча.
– Но что делать, Александр Емельянович, если эта спутница запоздала и догоняет тебя среди жизненного пути, останавливает?
– Это нелегкий вопрос, Николай Николаевич! Но мне думается, если первая рядом, вторая должна отступить.
– А если она не отступает?
– Это сложнее. Есть люди, которые судят иначе. Что касается меня, то я считал бы большим несчастьем забыть друга своей юности ради другой женщины.
Они дошли до конца квартала, и Саянов предложил повернуть обратно.
– Мы с женой прожили семнадцать лет, – снова заговорил Истомин. – У нас двое детей. Сыну скоро пятнадцать, а дочурке семь…
Майор достал портсигар и, предложив папиросу Саянову, закурил.
– Вот уже два года, как отовсюду, куда я только не обращался, получаю ответ: «погибли». А я не верю. Глупо, упрямо не хочу верить, что их нет на свете. Всего неделю назад получил еще один ответ, из райисполкома. Говорят, что чувство интуиции присуще преимущественно женщинам, но, видимо, оно свойственно и нам, мужчинам.
Саянову вспомнилась первая встреча с майором и его загадочные слова: «Счастливый вы человек!» «В самом деле, какое счастье, что мои живы! Ведь они тоже могли бы погибнуть в Ленинграде – не от бомб, так от голода. Как хорошо, что их вывезли». Саянову вспомнилось, что жена и сын ждут его в Одессе.
Он уже послал им после болезни ответные письма, обещал приехать, но медлил, безо всяких причин он оттягивал эту встречуs будто выжидал что-то.
– Между прочим, товарищ капитан-лейтенант, на вас мне жаловались!
– Кто? – удивился Саянов.
– Людмила Георгиевна Второва. Вы что это в стационаре буянили…
– Я буянил? – удивился Саянов.
– Почти. Разве это не буянство, если врач требует лежать, а пациент срывается с койки? Как вы думаете?
Саянов понял шутку и догадливо улыбнулся. Но имя женщины, названное вдруг, заставило его задуматься. Давно его интересовали отношения Второвой и Истомина. «Не зря он вспомнил это», – подумал Саянов. Он уже готов был сам заговорить о враче, но майор перебил:
– Я полагаю, что все происходило от того, что вы рветесь в Одессу. Конечно, где тут улежишь! Когда едете?
– На днях, – неохотно ответил Саянов.
– А как с квартирой?
– В том-то и беда, что квартиры нет. Искал частную, тоже пока нет. Придется, пожалуй, оставить их до лета в Одессе.
– Никогда бы не оставил! – сказал майор. – Если бы мои нашлись, дня не жил с ними врозь. В крайнем случае поселил бы их у себя в кабинете.