– Как я хотел вас уберечь от этого! – вырвалось у него неожиданно. Второва даже испугалась. – Да-да! – продолжал он. – Я видел, что Саянов становится на вашем пути и, может быть, раньше, чем вы сами это заметили. Я был уверен, что он не принесет вам счастья. Там семья, а семья, друг мой, много значит!
– Я уже поняла, Александр Емельянович, что она значит!
– Я хотел помочь раньше и, должен признаться? виноват перед вами…
– В чем, Александр Емельянович?
– Нельзя вам было уезжать тогда. Ваше чувство серьезно… Ведь это я уговорил Солдатова послать вас на курсы.
Он замолчал и пристально посмотрел ей в глаза. Людмила Георгиевна уже не избегала его взгляда.
– Я буду вам вдвойне благодарна, Александр Емельянович, если вы поможете мне и теперь уехать. Я должна перевестись отсюда совсем. Куда угодно: в любой порт, на любой корабль, лишь бы скорее.
38
С того самого дня, как стало известно, где сын, жизнь Саянова окончательно раздвоилась: он находился у Второвой, а все его заботы и мысли были связаны с семьей.
После первого разговора о болезни Вадика ни Саянов, ни Второва больше не возвращались к этой теме.
Людмила Георгиевна знала, что к Вадику в Одессу выехала мать и что Николай Николаевич каждый день теперь ходит домой.
На этот раз Людмила Георгиевна обещала вернуться в девять, но Саянов освободился раньше. Он позвонил в санчасть – Второвой там не оказалось. И Николай Николаевич, не спеша, отправился на квартиру.
Входя в темную комнату, он и без света почувствовал удручающую пустоту.
На столе, отыскивая лампу, он ощутил скользнувшую под рукой клеенку; при свете спички разглядел пустую кровать.
Под пепельницей лежало письмо Людмилы. В нем всего одна строчка.
– Вот ведь как вы меня подвели, – упрекнула вошедшая со двора хозяйка. – Каких я квартирантов из-за вас упустила летом!
– С вами Людмила Георгиевна рассчиталась?
– Как же! Да не про то речь. Вот в зиму я одна осталась, а ее, матушку-квартирку, топить надо, – говорила она, исподволь разглядывая бывшего квартиранта.
– Нехорошо получилось! – виновато признался он.
– Что правда, то правда, Николай Николаевич! А прямо сказать, Людмила Георгиевна, дай бог ей счастья, женщина молодая, найдет она себе человека неженатого, бездетного, а вам, милок, к женушке путь верный!
Когда Саянов поднялся со стула, хозяйка указала ему на чемодан, который лежал на кушетке, потом подала свернутые носки: – Вот постирала и поштопала, а то неизвестно, когда ваша женушка с сынком приедут. Если что, приносите бельишко-то, постираю.
Небо, темное и мокрое, казалось, висело над самой головой Саянова, когда он, мрачный и подавленный, шел с чемоданом домой.
Людмила в своей записке просила не искать ее, но Саянов в первое же утро отправился к Истомину: он догадывался, что майор знает о ней.
Когда Саянов вошел в кабинет начальника политотдела, юноша лет шестнадцати в форме суворовца поднялся с дивана и в знак воинского приветствия приложил руку к козырьку.
– Мой сын! – протягивая руку Саянову, указал глазами на суворовца майор.
Дружески встреченный майором, Саянов спросил:
– Вы нашли свою семью?
– Сын меня отыскал, – с гордостью ответил Александр Емельянович.
– Папа, я пойду, – сказал суворовец.
– Иди, погуляй. Встретимся в столовой, сынок?
– Хорошо, папа.
Суворовец снова приложил руку к козырьку и вышел.
– Как видите, мне уже не надо отыскивать холмика, чтобы считать себя вдовцом: сын был всему свидетелем.
Истомин сказал это, будто встретился с Саяновым, чтобы продолжать когда-то незаконченный разговор. Он сообщил ему некоторые подробности гибели жены и дочери-малышки, рассказал, как обрадовался неожиданному появлению сына.
– Какие новости о вашем? – спросил он просто.
– Нашелся. В Одессе в больнице лежит. Мать к нему уехала.
Возможно, разговор этим бы и закончился, и Саянов, не спросив о Людмиле, ушел бы от Истомина: после вопросов о сыне, он уже считал неудобным поднимать эту тему.
– Удивительно построена жизнь! Живешь, ждешь, нет оснований, а ты надеешься, и вдруг какой-нибудь час переворачивает все вверх дном! И вот ты начинаешь жалеть, что не верил, что во имя безвозвратно ушедшего потерял живое… Истомин, казалось, совершенно не замечал собеседника и высказывал мысли вслух, не ожидая на них отклика.
Саянов понимал, что майор говорит о себе. «Но что же он потерял „живое“, если „безвозвратно ушедшее“ – это жена и ребенок, погибшие во время войны?» – и он невольно задумался.
– Берегите семью, Николай Николаевич, – искренне посоветовал Истомин, не подозревая, какую реакцию в собеседнике вызовут его слова.
Будто миллион игл сразу вонзили в тело капитана-лейтенанта, и он должен эту боль снести без крика и стона. Лицо его побагровело. Теперь сказанное майором о безвозвратно ушедшем он принял на свой счет, и этим «ушедшим» была Людмила.
– Тяжело терять человека, которого любишь по-настоящему, но все же легче потерять его живым. Значительно легче, Николай Николаевич!
И майор посмотрел на Саянова.
– Товарищ майор, вы все знаете. Где Второва?
– Вот этого вам не надо знать, – ответил Истомин твердо. – Снова начнете ее мучить.
– Поймите, что это глупо и наивно с ее стороны! – горячился Саянов. – Вы можете меня осуждать и как коммунист и как начальник политотдела, но поймите: я люблю эту женщину и ничего не могу с собой сделать, чтобы…
– Очень плохо! – прервал его майор, – плохо, во-первых, что вы ничего не можете сделать, чтобы помочь ей забыть вас; во-вторых, к стыду нашему, мы мужчины, еще слишком эгоистичны; мы еще низкие собственники и часто не желаем видеть в женщине человека, если она нам нравится! И чем больше она недоступна, тем мы больше ее добиваемся, рвемся к ней, ломая все преграды.
– Может быть, вы во многом правы, но теперь, когда жизнь искалечена…
– У кого, у вас или у нее?
– У обоих.
– Неправда! У Людмилы Георгиевны достаточно сил и ума, чтобы исправить это положение, а вам надо только не мешать ей, не стоять на ее дороге. Подумайте над тем, что вы ей предлагаете: вы ведете ее узкой тернистой и неблагодарной тропой, когда у человека впереди широкий и честный путь. Поблагодарите ее всем своим сердцем за то, что она помогла вам вернуться к семье.
– Что же, по-вашему, я теперь должен делать?
– Оставить Людмилу Георгиевну в покое и думать о семье.
– Хотел бы я вас, извините, товарищ майор, увидеть в этой роли!
– Можете лицезреть! Разница между нами лишь в том, что у меня нет семьи, да еще в том, что женщина, которую я любил, не знала об этом…
39
Шли недели. Вадик поправлялся медленно.
У Марии Андреевны закончились деньги, а муж не присылал. Письмо с адресом больницы, где находился сын, осталось дома, и Саянов обязан был вспомнить о своем долге.
«Ждешь, чтобы я тебе поклонилась! – сердилась Мария Андреевна. – Не дождешься! Продам свои платья, но унижаться не стану!»
Она жила у своих прежних соседок, и каждая из них сочувствовала ее горю. Соседки уже не раз интересовались, не нуждается ли Мария Андреевна в деньгах, но она не признавалась до последнего дня. Но когда от проданных вещей не осталось даже на билеты, Саянова поделилась об этом с Екатериной Васильевной.
– Деньги – хлопоты временные! Не огорчайтесь, милая, найдем вам на дорогу.
Вечером, когда Мария Андреевна вернулась от Вадика, в доме, приютившем ее, уже посовещались, и женщины одна за другой предлагали ей взять у них в долг.
– Мария Андреевна, погостите с Вадиком у меня, – предложила Анечка. – Пусть немного отдохнет от больничной обстановки.