— Вы чего? — спросил Дон.
— Да так… смотрю…
Дон вышел из-за стойки, все еще вытирая полотенцем бокал для хереса.
— Поссорились?
— Да нет. Но что-то нехорошее назревает.
— Жаль…
Лоренс посмотрел на Дона, который последнее время носил маленькие круглые очки в изумрудной оправе и осветлял передние прядки волос.
— Ей, видать, получше стало, — проговорил бармен. — Миссис Вуд то есть. А то я уж было подумал, что она скоро разболеется.
— Тяжелое было лето…
— Вы бы ее хоть на отдых свезли, — предложил Дон. — Зимой мы дней десять и без вас протянем.
— Спасибо, дружище.
Дон взял пивную кружку и посмотрел сквозь нее на свет — проверить, не осталось ли пятен.
— Подумайте об этом, — серьезно проговорил он.
Лоренс медленно поднялся наверх и, добравшись до третьего этажа, не смог вспомнить, зачем шел. Хилари не выходила у него из головы. Он заглянул в их спальню, где она уже несколько ночей спала одна, и уставился на кровать. Та была заправлена, но сбоку покрывало чуть смялось: видимо, Хилари присела, чтобы надеть колготки.
После слов о неразрушенной семье она с ним больше не заговаривала. Конечно, домашние дела они обсуждали, и она даже улыбалась, но без какого-либо скрытого смысла. Лоренс подошел к комоду, на котором в уютной неразберихе детских фотографий, чеков из прачечной, одиноких серег и булавок на протяжении двадцати лет лежали вместе его ключи, щетки и ее косметика. Свои вещи он перенес в другую спальню, но Хилари не заняла освободившееся место. Просто оставила все как есть, будто его вещи могли вернуться.
Когда он спустился на кухню готовить ужин, у него перед глазами по-прежнему стояла Хилари. Она несколько раз заходила к нему, и Лоренс смотрел на нее с восторгом, точно она вдруг оказалась совершенно другой женщиной, ничуть не похожей на тот образ, что за долгие годы сложился в его голове. И в то же время ему хотелось обнять Джину, почувствовать ее присутствие и тепло, понять, что все по-настоящему, хотя в глубине души он и так это знал. Мешая суп, нарезая овощи и давая указания помощникам, Лоренс вновь и вновь задавался вопросом: почему же одна любовь непременно исключает все остальные? Почему их общество, строго поделенное на пары, вынуждает его поступать так беспощадно?
Когда часы пробили одиннадцать, Лоренс не пошел в Хай-Плейс. Он хотел пойти, но просидел на кухне до тех пор, пока мальчишки не вычистили все столы и не закрыли буфет. Лишь тогда он позвонил Джине.
— Я жутко устал, — сказал он, боясь услышать ее расстроенный голос. — Прямо с ног валюсь.
— Ничего страшного, — легко ответила Джина. — Честное слово, все в порядке. Софи возвращается!
И теперь он сидел за кухонным столом с бокалом шабли, рисовал безумные каракули и ждал. Никто не приходил. Лоренс уже допил вино и закрасил почти весь листок, но никто так и не пришел. Часы на церковной башне пробили четверть первого. Он встал, взял бутылку болгарского вина, которое использовал для готовки, и налил себе полбокала.
Дверь отворилась. С замиранием сердца он поднял глаза.
— Привет, — сказал Адам.
Он был босиком, в черных спортивных штанах и бесформенной футболке.
— Я думал, ты спишь…
— He-а, не спится, — ответил Адам. — Я зашел в твою спальню — тебя там не было, потом выглянул в окно и увидел свет на кухне.
Лоренс мягко произнес:
— Спасибо.
— Я думал, ты пошел туда…
— Нет.
Адам плюхнулся на стул, глотнул из отцовского бокала и скривился:
— Фу…
— Два дня открытое стояло.
Сын посмотрел ка отца сквозь волосы, упавшие на лоб, и снова сказал:
— Привет.
— Привет.
— Я увидел свет на кухне и решил посидеть с тобой. Ничего?
ГЛАВА 17
Софи шла очень медленно. Сумка у нее стала гораздо тяжелее, хоть она и оставила в лондонском доме новые постеры и халат, расшитый аистами.
— Пожалуйста, не забирай отсюда все, — попросил ее Фергус.
— Да я и не собиралась.
Ни отец, ни Тони не знали, как себя с ней вести. Тони был слегка раздражен — видимо, оттого, что чувствовал себя обязанным. Фергус тихо грустил, и Софи наконец поняла: он и в самом деле ее любит и будет скучать. Конечно, это ее тронуло; теперь она сожалела, что так скверно себя вела.