— Долой режим, никаких привилегий лучшим, да здравствует уравниловка! — объявил Франц.
И снова они стояли перед Иваном Игнатьевичем.
— Режим есть режим, то есть порядок жизни, и никому мы не разрешим его нарушать. Вы будете делать утреннюю зарядку, сами заправлять постели, учиться и работать.
— Я ненавижу режим, никогда, даже дома, в школе, у меня не было никакого режима. Я вор, и в тюрьме я не подчинялся режиму. Дома не учился и не работал и здесь не буду. — Так объявил Франц, и Анатолий вторил ему.
— Ты, Франц, дома привык прятаться за широкую спину отца, а сейчас не удастся. Не я, так воспитанники заставят.
— Это те, что курят в строю? Воры — свободные люди, и для них режим — смерть…
— Видишь ли, до войны были спецколонии для особенно трудных, а сейчас таких колоний нет, а жаль, так как в них надо бы направить тех, кто у нас мутит воду. Насчет того, что у воров нет режима, ты врешь.
— Я вру? Да вы не знаете, могу рассказать.
— Ну расскажи, расскажи.
И Франц залился соловьем. Послушать его, так нет на свете более свободных людей, чем воры. Братство равных, где добыча делится поровну и никто зря не обидит другого, а если обидит, того судит сходка воров.
— А что это у тебя за метки на руке? — вдруг спросил Иван Игнатьевич.
— Это? — Красавчик смутился. — Это так… порезался.
— Врешь! Это шрамы от бритвы. И порезы эти сделали тебе воры за то, что ты не сумел выполнить их поручение. А шрамов у тебя много. Значит, воры по-своему заставляли тебя придерживаться режима воровской жизни. А режим воровской жизни строгий и жестокий. Можешь ты без разрешения воровской сходки уйти из шайки? Молчишь? А ты что скажешь, Анатолий?
— А зачем мне уходить, мне и в шайке будет хорошо.
— Уходишь от ответа? Юлишь? Вору под страхом смерти запрещается уход из шайки. Он может «завязать» только с разрешения сходки, если женится или болен. И это тоже воровской режим. Конечно, настоящий человек найдет в себе силы уйти из воровского болота, отмыть грязь и зажить честной жизнью. И воры, как правило, только грозят расправиться. Сто уйдет, а расправятся они с двумя-тремя, и то только при чрезвычайных условиях, потому что боятся. Вот ты, Франц, говорил о воровской свободе. А можешь ли ты, как вор, отказаться, если вор приглашает тебя выпить с ним водки?
— Только лошади от водки отказываются, — отозвался Франц, и лицо его болезненно искривилось.
— А ты, Анатолий, тоже будешь юлить?
— Не может вор отказаться от выпивки, если его приглашает вор.
— Правильно. Железный воровской режим. А почему такой режим нужен ворам? Чтобы подпоить новичка, чтобы заставить его играть в карты. А воры…
Иван Игнатьевич обратил внимание, как Анатолий испуганно взглянул на него.
— …А воры, — продолжал Иван Игнатьевич, делая вид, что не заметил этого взгляда, — говорят: больше будешь играть в карты на деньги, скорее станешь вором. Проиграл — плати. Не заплатишь — пальцы отрубят. Руку отрубят. У нас есть один такой без трех пальцев на левой руке и двух пальцев на правой. Так это называется, как ты говоришь, «братство равных»? Чушь! По воровским законам слабый должен подчиняться сильному. Так, Анатолий?
— Так! Не будь слабым.
— Какое же это «братство», если сильный имеет законное воровское право эксплуатировать слабого! И вы отлично знаете, что старший заставляет малолетнего вора или воров ишачить на себя, берет «положенное». Малолеток украдет десятку, отдаст старшему, а тот ему за это отвалит целковый на мороженое.
— За науку! — Франц засмеялся.
— А попробуй он эту «науку» использовать только для себя одного, что ему за это будет?
— Правилка! — зло крикнул Франц.
— Вот именно. Делись украденным со старшим.
— Ну, а вы, выученики, почему отдаете «положенное», часть своей пайки старшему?
— Из уважения! — сказал Анатолий, вспомнив поучения Чумы.
— А что будет с вами, если не отдадите «положенного», этой воровской дани, которую получает старший?
Оба промолчали.
— Так утверждается воровской закон: право сильного на эксплуатацию. Типичный закон буржуазного общества. А должен ли бандит или вор из шайки, если захочет поехать в другой город, обязательно предупреждать других о своем отъезде?
Франц угрюмо промолчал. Анатолий же задиристо спросил:
— А что в этом плохого? Джентльменское отношение!
Не будут знать, куда исчез, будут беспокоиться.
— Правильно, будет беспокойство, вызванное недоверием. А не сбежал ли, не бросил ли вор или бандит шайку или банду, не выдал ли? Потому что каждый обязан следить за другими и, если что-либо заметит предосудительное — а вдруг вор начал книжки читать или учиться, — сейчас же донести. А если он все же осмелился уехать без спросу, за это его потянут на сходку и «джентльмены» будут его судить.
— Что вы смеетесь, «джентльмены»? — передразнил Франц. — Вор не имеет права оскорбить другого вора, а оскорбил — на сходку.
— И ты уверяешь, что никогда не ругаешь другого вора матом?
— Что мат?.. Это ерунда… укрепляет сознание…
— Тоже мне «джентльмены»! А скажи-ка: может ли вор у вора украсть?
Франц злорадно усмехнулся и буркнул:
— Не зевай!
— Правильно, не зевай. Есть такой воровской закон. А почему? Чтобы узаконить эксплуатацию неопытного. Если, для видимости, украденное и поделили поровну, то потом я, более опытный вор, все же отберу себе львиную долю, а для этого я обворую тебя, менее опытного.
Тоже мне романтика, где шага нельзя ступить без спросу, где один «друг» все время следит за другим и к тому же обкрадывает его.
Хороша же «справедливость», когда авторитетный вор заставляет других воров взять на себя его вину, идти вместо него под суд, в тюрьму, колонию, лагерь. Есть такой старый вор «дядя Лева». Он каждый раз остается на свободе и снова ловит легковерных дурачков на приманку «свободной жизни» и «братства равных».
Помню, за десять лет, пока я работал в уголовном розыске, мы задержали лишь шесть авторитетных воров, да и те скорее попали случайно. И пока шло следствие, то их дружки подставили за них тех, кто не участвовал в преступлении, но взял преступление на себя…
— Так это бывает? — вырвалось у Анатолия.
— А что? Тебя тоже «женили»?
— Я «вор в законе» — все равно не останусь в вашей треклятой колонии! — закричал Франц.
— Вот ты сказал «вор в законе». А каждый закон зиждется на режиме соблюдения этого закона. Так как же насчет «свободы»? — усмехнулся Иван Игнатьевич. — И кричишь ты только потому, что боишься, как бы твое «братство равных» не стало мстить тебе за то, что ты не соблюдаешь его режима.
— Я ничего не боюсь! — еще больше разозлившись, завизжал Франц. — Я «елочку» себе сделаю.
— Невинные порезы на животе? Ты лучше почаще на свои шрамы, полученные тобой от воров за несоблюдение их режима, поглядывай. Виктор Гюго в своем романе «Человек, который смеется» описал компрочикосов. Они крали и уродовали детей и продавали их в качестве шутов в богатые дома или балаганы.
Рецидивисты хуже компрочикосов. Они оперировали твою душу, привили тебе культ насилия, звериный эгоизм, злобное человеконенавистничество и, что самое подлое, сделали тебя запуганным страхом смерти — рабом. Эх ты, «вор в законе»!
А мы должны помочь тебе избавиться от всей этой мерзости, сделать честным человеком. Ты, конечно, слышал о Макаренко?
— Не знаю никакого Макаренко.
— А ты, Анатолий?
— Слышал, — нехотя ответил Анатолий, — только бросьте эту мораль.
— Однажды, — хладнокровно продолжал Иван Игнатьевич, — в колонии Макаренко один колонист не пожелал идти на работу, а остался в постели. Колонисты потребовали вызвать его на совет воспитанников. Вы знаете, что это такое? В совет входят командиры отделений, представители общественных комиссий, а их не мало: санитарная, культурно-массовая, производственная и другие. Не советую вести себя так, чтобы пришлось предстать перед советом. Есть еще совет отряда. Макаренко решил иначе. Он разрешил колонисту спать днем. Только приказал на день выносить кровать во двор, чтобы все могли его видеть. Реплики подавать не запрещалось. Колонист был упрям. Много дней провел он в этой постели, не проспал — промучился, потому что колонисты были остры на язык, потом не выдержал, сам стал просить работу. Вас я тоже пока не буду заставлять работать и учиться. Только помните: без окончания школы многие хорошие пути вам будут закрыты.