— Мы победили! — объявил Франц, когда они вышли из кабинета.
Анатолий был того же мнения.
И все же было скучно, чертовски тоскливо. Франц и Анатолий ничего не делали и слонялись из угла в угол.
Франц попытался подчинить своему влиянию прежде всего тех колонистов, которые, нарушая режим, курили в строю, но натолкнулся на их сопротивление. Ими уже командовал Василий Люсенков, по кличке «Губернатор», рослый и сильный парень и к тому же рецидивист.
Все в колонии претило Анатолию. Он возненавидел раннее вставание по звонку, заправку постели, проверку по журналу. Он попробовал было остаться в постели, но воспитанники сами «внушили» ему, что подводить отделение, соревнующееся с другим, — не по-товарищески. Это было весьма чувствительное «внушение», и в дальнейшем он не рисковал ссориться с коллективом.
Анатолий исподволь присматривался к воспитанникам из своего отделения: до чего же разный здесь был народ. В отделении было три группы. Самая малочисленная, но зато самая свирепая и крепко сбитая, была группа малолетних преступников — бывших членов шаек и банд. Они уже «запродали» свои души раньше и страшились изменить воровским традициям. Они в каждом подозревали доносчика, который донесет «на волю» ворам об их недостаточном рвении «ворам в законе». Они рассуждали так: «Все равно мы пропащие». «Держись нас». «Ты слово, данное Чуме, не продавай». «Перемучаемся здесь, а когда выйдем, тогда и загуляем». «Выйду, снова банда подберет». И хвалились своими преступлениями.
Самая многочисленная группа состояла из случайных правонарушителей, не имевших в прошлом никаких воровских традиций. Они мучились своим пребыванием в неволе, но подчинялись режиму. О своем прошлом они почти не говорили, а если и говорили, то с сожалением или вообще умалчивали.
И была группа активистов. Их было втри раза больше, чем «воров», и обе группы все время враждовали между собой в борьбе за влияние. Ссоры были часты и вспыхивали по всякому поводу. Нередко случалось, когда игра, обычная игра, кончалась потасовкой. Все они были слишком нервны, слишком издерганны. На многих лицах были преждевременные морщинки, печать тяжелых переживаний. Глаза воспитанников быстро меняли свое выражение, что свойственно молодости, но в минуты одиночества они выражали отчаяние, злобу, а чаще всего печаль. Как-никак приходится жить не на воле, а в четырех высоких каменных стенах, на углах которых вышки с вооруженными стражниками. А перед стенами натянута колючая проволока, перед ней — четырехметровая, усыпанная песком, чтобы оставались следы, полоса. Даже ступеньки в корпусе железные. И все и в коридорах и в комнатах пахнет дезинфекцией. Поневоле начнешь мечтать о вольной жизни. Только каждый мечтает по-своему: один мечтает начать новую, чистую жизнь, а другой — о «разгульной житухе». Днем четыре часа учебы и пять часов работы. Не просто работы. Надо выполнить план. А для этого надо стараться, «вкалывать». И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Трудно, очень трудно для разболтанного юнца, особенно если он слабохарактерный.
Но вечером готовили уроки, участвовали в различных кружках, а то и просто «околачивались», проводя время в болтовне. Франц и Анатолий «принципиально» не участвовали в самодеятельности, так как ворам это запрещалось. Демонстративное поведение Красавчика и Мамоны плохо влияло на многих воспитанников отделения, и это раздражало активистов.
— Я вас заставлю учиться! — однажды вечером объявил староста класса, активист Володя — Влоо, как его прозвали.
Франц вырвался и убежал, Анатолия же активисты силой усадили за стол, положили перед ним учебник и приказали читать.
— Не буду.
— Будешь, а то запустим тебе «реактивный»! — пригрозил Влоо.
Неожиданно вошел воспитатель, и Анатолия отпустили. Он выругался и убежал.
В тот же вечер Франц и Анатолий услышали «романиста» Губернатора. Умел, ох умел Губернатор рассказывать о похождениях воров, о дерзких налетах, об их храбрости и благородстве. Даже «Зверобой» Фенимора Купера он переиначил на воровской лад. Теперь им обоим стало понятно, чем завлекал ребят Губернатор. А если Франц попробует также рассказать, но так, чтобы было ближе к жизни?
На второй же вечер Франц попробовал. Получилось. Удалось привлечь четырех юнцов. Они громко гоготали по поводу любой удачной или неудачной остроты, выражая свое восхищение.
— Мы еще дадим жизни, посмотрим, чья возьмет! —
обещал Франц.
Но эта четверка не захотела, как ни уговаривали Франц и Анатолий, бросить учебу и работу. От юнцов удалось только добиться обещания, что они не будут отличаться в учебе и будут работать «втихаря», не участвуя в соревновании.
Дни шли за днями. Франц и Анатолий категорически отказывались учиться и работать. Обо всем интересном было говорено и переговорено. Они надоели друг другу и молча слонялись по двору, скучая. Именно эта опостылевшая «скука зеленая», а совсем не стремление завербовать сторонников, как Франц пытался оправдать свое отступление, заставила их прийти в класс и заявить о желании учиться.
Нестерпимы были насмешливые взгляды воспитанников. Чтобы продемонстрировать свою непримиримость и доказать, что они не сдались, а лишь изменили тактику, Анатолий и Франц мешали как могли.
Тогда же черноволосый Володя потихоньку от Ивана Игнатьевича предупредил обоих, что если Франц и Анатолий и впредь будут баловаться на уроках, то они, активисты, «дадут им дрозда» — словом, отобьют у них охоту мешать другим.
Красавчик хорохорился, даже пугал. Но вечером несколько парней во главе с Влоо взяли их «в реактивный оборот», и Франц побежал к Ивану Игнатьевичу и наябедничал, что их избили, преувеличивая случившееся.
Конечно, Володю вызвали к Ивану Игнатьевичу. Пришел от него Влоо хмурый, злой, Красавчика демонстративно не замечал, хотя тот и пытался поддеть его.
Анатолий никак не ожидал, что его новый дружок окажется ябедой. Поглядывая на Франца, он с неудовольствием думал: «Неужели и я такой же в глазах других?» И, когда они остались одни, он высказал свое возмущение. Франц постарался перевести это в шутку и сказал, что «с волками жить — по-волчьи выть».
— Но ведь Влоо не побежал жаловаться на тебя Ивану Игнатьевичу?
Спор закончился дракой. Потом Франц всячески старался задобрить Анатолия и обещал ему первый шоколадный торт, как только «предок» пришлет посылку.
Анатолий только презрительно усмехнулся: что он, Девчонка, чтобы набрасываться на сладкое?
Красавчик очень надеялся на помощь своего «предка», как он называл отца. Этот «предок», обходительный, хорошо одетый человек, появился на второй день после прибытия Франца. Он привез ему всякой всячины, в том числе и шоколадный торт, и старался повлиять на Ивана Игнатьевича, чтобы тот смягчил отношение к сыну. Он говорил о своих связях, о своем положении и намекал на возможные неприятности, если не удовлетворят его просьбы, требовал большей «гуманности».
Иван Игнатьевич отказался передать торт и освободить Франца из штрафного изолятора. Он сказал, что не шоколадный торт, а изолятор — первое лекарство, которое необходимо его избалованному сыну.
Отец Франца уехал рассерженный и пожаловался в областные организации. Оттуда позвонили и пожурили Ивана Игнатьевича, попросили действовать «педагогичнее и мягче».
Забегая вперед, надо сказать, что отец Франца снова явился, уже без торта, через три месяца. За это время он не раз звонил Ивану Игнатьевичу. Теперь он уже не запугивал, а всячески старался расположить к себе воспитателя, намекая, что может быть ему полезен, а когда Иван Игнатьевич отклонил его «предложения», он спросил о сыне.