– Гай согласился бы с вами, но ему очень тяжело.
– Понимаю. Понимаю.
Алан сочувственно кивнул, и после этого между ними воцарилась гармония.
Гарриет пришло в голову, что Алан был первым человеком, знакомство с которым они с Гаем завели одновременно. В Бухаресте она была знакома только с теми, кто знал Гая еще до их свадьбы, и ей казалось, что ее принимают только как жену Гая. Это положение было тем более неудобно, что тогда она еще не привыкла быть женой. Ей казалось, что в Англии она оставила не только своих друзей, но и свою личность. Теперь она начала осознавать всю абсурдность подобных мыслей. Почему бы Алану не быть довольным ее компанией – так же, как он был бы рад обществу Гая?
Они прошли мимо пальм вида Вашингтония крепкая, чьи могучие серебристые стволы высились у входа в сад. Песчаные дорожки извивались под мелколиственными кронами. Солнце выглядывало и вновь пряталось за облака. Бесшумно ступая, они вошли в зону, где воздух был влажным, как в тропиках, и пах землей. Алан спустил Диоклетиана с поводка, и тот тут же бросился изучать темную мягкую землю под кустами, куда почти не доходили солнечные лучи. Все дорожки были похожи одна на другую. Солнце играло в сухой листве деревьев, и песок под ногами был испещрен узорами из света и тени. Они вышли на аллею, обсаженную деревьями с сероватой упругой корой.
– Багрянник, – сказал Алан. – Иудово дерево. Обязательно полюбуйтесь ими весной.
– Они цветут весной?
– На Пасху.
Где же они будут на Пасху? Алан предложил ждать, но более не сказал ничего. Да и что бы он мог сказать? Приехав сюда, они с Гаем сами создали себе проблему, и им предстояло решать ее самостоятельно.
Гарриет казалось, что им нужна лишь более дружелюбная страна, и тогда их жизнь начнется заново; но пока что они вновь застыли в неопределенности. В Бухаресте у них были работа и дом. Был Саша. Возможно, Гай найдет здесь работу, и у них может появиться дом, но Саша, по-видимому, потерян навеки. Даже воспоминания о нем уже растворялись в прошлом. Она уже с неделю не думала о Саше, хотя в душе у нее навсегда осталась тень – словно темнота, в которой он исчез. Видимо, он умер – как и ее любимый рыжий котенок, который выпал с балкона. Если вспоминать погибших невыносимо, следует вытеснить из головы сами мысли о них. Невозможно дать никакого другого отпора горю.
От этих размышлений ее отвлекли крики птиц и детей. Они шли через рощицу, где пахло озером, заросшим и глинистым.
– Где же Диоклетиан? – сказал Алан. – Надо взять его на поводок.
Он подозвал собаку, и они вышли из-под деревьев на солнце. На берегу озера стояли железные стулья. Озеро было маленьким и обмелевшим за лето. Его пересекал мостик, под которым простиралась вода – блестящая зеленоватая жидкость, в которой плескались утки, гуси и лебеди. Дети кормили птиц, а те производили невероятный шум.
Дохромав до пары свободных стульев, Алан сказал, что ему надо присесть. Он осторожно навис над сиденьем и со вздохом опустил на него свое большое тело. Когда они устроились, к ним подошел смотритель и встал в стороне, вежливо ожидая платы. Алан дал ему денег, и старик отсчитал несколько монет сдачи – таких мелких, что они не годились уже ни на что, кроме оплаты права посидеть у воды. Алан побеседовал со смотрителем по-гречески, после чего объяснил Гарриет, что они говорили о войне. Старик рассказал, что два его сына ушли на фронт, но он ничуть за них не переживает: англичане обещали помочь грекам, а все знают, что англичане – сильнейший народ в мире.
– Мы с ним знакомы, – сказал Алан. – Я часто прихожу сюда, чтобы почитать Кавафиса. Вы, наверное, знаете Кавафиса? Нет? Я как-нибудь переведу вам его «Варваров». Очень актуальное стихотворение.
– Англия в самом деле собирается послать сюда подмогу?
– Хотелось бы знать. Посылать-то нечего. Я слышал, что греков не интересуют полумеры, но, боюсь, на полномасштабную кампанию мы не способны.
О войне больше было нечего сказать, и они долго сидели молча. Гарриет гадала, как бы задать Алану вопросы, на которые не смог ответить Якимов. Преодолев наконец свою нерешительность, она спросила:
– Вы давно знакомы с Куксоном?
– Мы неоднократно встречались на протяжении многих лет.
– Значит, вы здесь живете уже давно? А до войны вы тоже были из тех, кто живет за границей и ничего не делает?
Уловив ее неодобрительный тон, Алан рассмеялся и сказал:
– Вовсе нет. Мне приходилось зарабатывать себе на жизнь. У меня была студия на Ликавитосе, и я жил в таких местах, как Микены, Нафплион, Дельфы и Олимпос. Когда я селился где-то, то старался впитать в себя это место, а потом зафиксировать его. Я написал несколько предисловий к альбомам фотографий, но это мелочи. Главным были фотографии. Мне бы хотелось описать всю Грецию.