Обширный, как площадь, вымощенный камнем двор. С трёх сторон его замыкают три медресе: Шер-дор — «Имеющий тигров», Тилля-кори — «Позолоченный» и медресе Улугбека. Все три здания так огромны, что кажется — в самое небо упираются их башни и купола. Стены выложены расписными изразцами. Особенно нарядны ворота.
— Ворота с аркой посредине называются «портал», — принялась объяснять Гульчехра Хасановна, — башни — минареты. На них пять раз в день взбирались священники-муэдзины и звали правоверных к молитве: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — посланник его». В некоторых странах Востока до сих пор несётся такой призыв. Только муэдзины уже не поднимаются по крутой винтовой лестнице. Они записали свои голоса на диктофон и в нужный час включают его.
Такое применение современной техники вызвало у ребят припадок веселья. Когда они успокоились, Гульчехра Хасановна сказала:
— Форма минаретов произошла от сторожевых сигнальных башен, на которых зажигались огни. Об этом говорит корень слова «минарет» — «нар», что значит «огонь».
— Здорово, — сказал Севка, озирая площадь.
— «Здорово» не годится, не так надо говорить, — обрезала его Тоня-Соня.
— Вот ты и скажи, как годится.
— И скажу. Регистан — как сказка из «Тысячи и одной ночи». Только в сказках бывает так много красивого или в стихах. Минареты — как стрелы, пущенные из лука; купола — как паруса.
— Голубых парусов не бывает.
— Бывают, — вмешалась Катька. — Раз бывают алые паруса, значит, бывают и голубые. Продолжай, Тонька.
— И продолжу. Посмотрите на разноцветные изразцы. На них изображены большие и маленькие звёзды с длинными лучами, линии, стебли, цветы.
Усто Саид рассказывал, что правоверным было запрещено изображать людей и вообще живые существа. Тогда художники придумали вот что. Всю красоту, что они видели на земле, они изобразили, рисуя цветные узоры. Это как музыка. Только музыку слушаешь, а узоры смотришь!
— Очень правильно, — сказал Карим, отрывая глаза от альбома, в котором он что-то уже рисовал. — Так и говорили: «Узоры — музыка для глаз».
— Интересно, — крикнул кто-то из ребят. — Тоня-Соня, расскажи ещё!
— Чего там рассказывать, смотрите.
— Про буквы расскажи!
— Про буквы я не знаю, они тоже как узор!
На медресе Улугбека были большие жёлтые и белые буквы. Их оплетали гибкие стебли цветов.
— Это арабская надпись, — сказала Анзират Зиямовна. — Здесь написано: «Основатель этого здания науки — великий султан, сын султана, сына султана, удовлетворитель мира и веры Улугбек Гураган».
— Анзират-апа, вы умеете читать по-арабски?
— Немного умею.
— Вы здесь учились, в этом медресе?
— Что вы! Девочек на порог медресе не пускали, да и мальчики там не столько учились, сколько молились. Кончали медресе, а не знали ни химии, ни физики, думали, что земля плоская и окружена со всех сторон горами, в которых живут могучие джинны. А всё же для меня Регистан действительно стал «местом учения».
— Расскажите, апа, расскажите!
Больше всего на свете четвёртый «Б» любил интересные истории.
— Было это больше пятидесяти лет тому назад. Приехала я с братом в Самарканд. Он по делам ехал, я и упросила взять меня с собой. Уж очень хотелось своими глазами увидеть «украшение лика земли». Пришли мы на Регистан. Людей — не меньше, чем сейчас. Волнуются, кричат. Посреди площади большой костёр горит.
К нему женщины подходят, одна за другой. Срывают с себя паранджу и в огонь бросают. А лица у них такие счастливые, такие гордые. Назад идут — походка лёгкая, будто тяжёлый груз с плеч сбросили. Ведь паранджа была знаком рабства. Женщина считалась рабыней сначала отца, потом мужа. Для неё всё было запретным — и веселье, и радость. Ни петь, ни смеяться, даже говорить громко при посторонних нельзя. Лицо открыть — нельзя, на мир взглянуть — нельзя. Перед глазами всегда должна быть чёрная сетка чачвана.
— Апа, Анзират Зиямовна, скажите, пожалуйста, что это за сетка такая? — закричал Севка. — Ко мне в Ленинграде одна девчонка приставала, про сетку спрашивала и про то, как паранджу носили.
— Сетка — чачван называется. Её из конских волос плели. Чачваном лицо закрывали. А паранджу на голову накидывали. Паранджа — вроде халата, только руки в рукава не продевали, рукава на спине болтались. У богатых паранджа из шёлка делалась, у бедных — из ситца, а смысл один.
Увидела я этот костёр, в котором паранджи да чачваны корёжились, приехала домой и свою паранджу сожгла. Первая в городе с открытым лицом появилась. Отец меня чуть не убил, мать плакала. Старики на улице плевали мне вслед. А я и подружек уговорила, вскоре и они лица открыли.