– Это вы так считаете, – ответила Изабелла. – Я знаю о вас порядочно.
– Откуда? – удивился он.
– Вы сами назвали мне свою профессию. Я позвонила приятелю-психологу и выяснила все, что нужно.
– Что же именно?
– Что у вас прекрасно шли дела. Что вам уже готовы были предложить кафедру здесь, в Эдинбурге. Что вы много публиковались. Пожалуй, всё.
– А я тоже знаю о вас кое-что, – рассмеялся он.
– Естественно. Шотландия – это большая деревня, – вздохнула Изабелла.
– Именно, – подхватил Иан. – Но ньюйоркцы говорят то же самое о Нью-Йорке. Да и вообще похоже, что мир стал одной огромной деревней.
Эта мысль заставила Изабеллу задуматься. Ведь если мы теперь жители глобальной деревни, границы нашей ответственности неизмеримо расширились. Люди, умирающие от нищеты, больные, обездоленные – наши соседи, даже если живут далеко. И это меняет все.
– Я расспросил о вас нашего общего друга Питера Стивенсона, – продолжал Иан. – Он знает буквально все. Так вот Питер сказал мне, что вы… ну, словом, рассказал, кто вы. Сказал, что вы любите добираться до сути.
– Он очень вежлив. Другие просто сказали бы, что я излишне любопытна. Или даже что сую нос куда не надо.
– Разве интерес к людям – недостаток? Мне тоже любопытно все, что делается вокруг. Люблю поразмышлять о том, что спрятано под поверхностью.
– Только там не всегда что-то спрятано. Часто одна поверхность и есть.
– Верно, но не всегда. Вспомните о портретах, на которые мы только что смотрели: за каждым из них много кроется. Нужно только во всем разобраться. Пойти по следам Джона Бергера. Читали «Способы видения»? Эта книга переменила мой взгляд на вещи. Полностью.
– Она попала мне в руки довольно давно, – ответила Изабелла. – Действительно, словно снимает с глаз завесу.
Официантка принесла маленькую тарелку с хлебом и маслом. Иан, протянув руку, подтолкнул тарелку к Изабелле.
– В прошлый раз мы обсуждали, точнее, начали обсуждать одну тему, – проговорил он. – Я попытался передать, что чувствует человек, прошедший через пересадку сердца. Но не успел сказать многого.
Изабелла молча ждала. Она уже пришла к выводу, что этот человек ей симпатичен. Приятна его открытость, желание разбираться в сути вещей, но теперь вдруг возникло опасение, что ей предстоит разговор из серии «как прошла операция». Люди обожают мусолить свои медицинские проблемы. Для некоторых нет темы интереснее. Но все-таки не похоже, что Иан выбрал ее на роль покорного слушателя и хочет поведать об операции.
Его реакция была такой, будто она сказала это вслух.
– Не бойтесь, я не стану досаждать детальным описанием процесса, – поторопился успокоить он. – Рассказ о чужих болячках – скучнейшая вещь на свете. Речь пойдет не об этом.
– Но я ничего не имею против, – вежливо вставила Изабелла. – На днях приятельница рассказала мне о своем вросшем ногте. Это была эпопея. Рассказ длился полчаса. Например, можете себе представить, что, когда ноготь на ноге… – Она замолчала и улыбнулась.
Но Иан не подхватил шутливого тона.
– Я хотел поделиться с вами одной… очень тревожащей меня вещью. Да, тревожащей. Думаю, это верное слово. Не возражаете, если продолжу?
– Нет, – покачала она головой.
Официантка поставила перед Ианом филе макрели и салат. Он поблагодарил и с некоторым раздражением взглянул на еду. Потом заговорил. Болезнь началась внезапно. Случился сильнейший грипп, и сердце вдруг совсем сдало. Ему сказали, что необходима трансплантация, и он воспринял новость со спокойствием, поразившим даже его самого.
– Меня охватило какое-то безразличие, – говорил Иан. – То, что они сумеют вовремя найти донора, казалось маловероятным, и я полагал, что скоро уйду из жизни. Это не вызывало особого сожаления. Я был словно укутан спокойствием. И сам себе удивлялся.
Вызов на операцию поступил неожиданно. Он отправился погулять, а точнее, пошел на кладбище Кэнонгейт. За ним прислали. Позже он узнал, что в Глазго трансплантат везли в той же машине, что и его самого, – донор тоже был эдинбуржцем. Больше он ничего о нем не знает; семья донора предпочла сохранить анонимность. Удалось только выяснить, что это был молодой человек: упоминая о нем, врачи употребляли местоимение «он», а кроме того, сказали, что сердце молодое.
– Следующие несколько недель почти полностью стерлись из памяти, – сказал Иан. – Я лежал на больничной койке в Глазго и понятия не имел, какое сегодня число, какой день. Просыпался, засыпал снова. А потом постепенно начал возвращаться к жизни или к чему-то, что ее напоминало. Мне казалось, что я все время чувствую бьющееся во мне новое сердце. Я лежал и прислушивался к его ритму, который повторял подключенный ко мне аппарат. Испытывал странную грусть и чувство космического одиночества. Казалось, предыдущую жизнь у меня отобрали, и я плыву в невесомости. Разговаривать не хотелось: сказать было нечего. Меня пытались вовлечь в разговоры, но я по-прежнему чувствовал только одно – пустоту. Вакуум.
Говорят, это нормально. Пациенты чувствуют что-то похожее после любой серьезной операции на сердце. Постепенно наметилось улучшение, и, вернувшись домой, я опять начал чувствовать свое «я». Настроение поднялось. Чувство вселенского одиночества, бывшее, вероятно, проявлением депрессии, исчезло. Я начал читать, встречаться с друзьями. Тогда же появилась благодарность, глубокая благодарность к врачам и к тому человеку, чье сердце я получил. Мне захотелось выразить ее родным донора, но врачи заявили, что нельзя нарушать их желание остаться неизвестными. Иногда, думая о доноре, я плакал. В каком-то смысле горевал о нем, оплакивал смерть совершенно чужого мне человека, которого даже не знал по имени.
Мне очень хотелось поговорить с его близкими. Я написал им благодарственное письмо. Думаю, вы представляете, как тяжело оно мне далось, как трудно было найти верные слова. Перечитав письмо, я увидел, что оно слишком патетично. Но как было это исправить? Письмо передали через врачей. Не знаю, как отнеслись к нему в той семье, не показалось ли оно формальным и натянутым. Тяжко, если они подумали, что я написал это просто из чувства долга – счел нужным, так сказать, выразить благодарность. Но что мне оставалось?
Он замолчал и словно ждал реакции. Изабелла колебалась. Боль от невозможности выразить благодарность – здесь есть о чем поразмыслить. Не исключено, что в каких-то случаях выслушать благодарность – наша обязанность, даже если это неловко и неприятно. Умение принимать подарки – искусство, и бывает, что ты просто обязан позволить другому сделать тебе подарок. Может быть, эта семья должна согласиться на встречу и выслушать благодарность? Ведь нельзя делать подарок и безрассудно оговаривать условия дарения. Эти условия не должны мучить, не должны унижать. Изабелла была твердо уверена, что, делая пожертвования, нельзя скрываться под чужим именем: в этом есть что-то оскорбительное.
– У вас не было выбора, – рассудила она. – Вы сделали все, что смогли. Мне кажется, что семья должна была согласиться на встречу с вами. Нужно было просить, чтобы они отказались от анонимности, так как вами движет одно только чувство – естественное желание выразить благодарность.
У Иана заблестели глаза.
– Считаете, что у меня есть право знать? Знать, кто он?
Заходить так далеко Изабелла не предполагала.
– Нет, я так не считаю. Но если б вы встретились с родственниками, то узнали бы это. У вас есть право – если это можно назвать правом – излить переполняющую вас благодарность. Пока вы лишены подобной возможности – нет, возможности сделать это так, как вам хочется.
– Да, понимаю, – ответил он, помолчав.
– Я вовсе не предлагаю вам добиваться встречи. – Изабелла начинала нервничать. – Я сама ни в чем до конца не уверена. Размышляю вслух, вот и всё.
Они замолчали. Это ли он хотел от нее услышать? Уж не надеялся ли, что она станет выслеживать семью донора? Если так, лучше прямо сказать, что этого она делать не будет.