Все устройство дома, расположения комнат до того копировало дом в Сиди Боу Сад, что в этом виделось что-то мистическое. Ступеньки, ведущие в подвальное помещение, цветник перед домом, а также двор — все было один к одному. За исключением, конечно, интерьера внутри. Видения холокоста по-прежнему красовались на стенах. Картины и графические работы Мириам показались Рафи и его товарищам трагическим, живым напоминанием о прошлом, а также предвестниками ближайшего будущего. Они, понятно, не слишком задумывались над эстетической стороной произведений. Они старались не думать о том, что два человека, жертвы последнего злодеяния Карами, жили в этих комнатах, где палестинец должен был быть теперь символически повержен. Никто из них не нуждался в дополнительном воодушевлении. Несмотря на то, что Гидеона не было с ними во время репитиции операции, они чувствовали почти физически, что он рядом — его дух и его боль.
Судно, управляемое двумя офицерами ВМС Израиля, должно было покинуть порт Хайфы в полночь. На его борту — одиннадцать коммандос, которые расположатся вокруг дома. Кроме них, на борту будут находиться Иорам, Бен и Яков, задача которых — прорваться в дом. Рони будет на берегу. Рафи останется на корабле, чтобы держать связь с министерством обороны в Тель-Авиве и коммандос в Герцилии, так же как и с Боингом-707, который будет кружить над районом и подавлять телефонную и радиосвязь во всей округе.
На судне, которое отчалит от израильского берега, будет четыре резиновых надувных лодки, снабженные надувными веслами, чтобы все это можно было быстро утопить в воде, когда судно отшвартуется. Два фургона «фольксвагена» и один «пежо» будут припаркованы недалеко от берега. Группа из одиннадцати человек, разместившихся вокруг дома, а также четверо тех, кто выполнит свою задачу внутри дома, достанут из воды лодки, соберут их и сложат вместе с веслами в одном из фургонов. Затем отправятся в Герцилию.
Заключительная часть пройдет, безусловно, не менее удачно. По пуле в голову каждому из охранников, включая пятерых тунисских полицейских. По пуле каждому из сидящих за экранами мониторов. Пулю собаке Швай-Швай. В общем, пулю каждому, кто только встанет на пути в эту ночь. Ну а затем — главная цель. Но это уж дело Гидеона. Ни одной царапины членам семьи, повторил Рафи, когда стоял на борту судна, а группа приготовилась к тому, чтобы занять места в надувных лодках и грести к берегу. Ни одного волоса не должно упасть с их голов. Восемьдесят минут — от начала операции до ее конца. Полтора часа — предельный срок.
Во время первой репетиции весь процесс занял сто тридцать семь минут. Сто семнадцать минут — в ходе второй. И только с девятого раза Рафи нашел результаты удовлетворительными. Сто семь минут. Впрочем, это был только первый день тренировок с использованием дома Гидеона в качестве логова Карами. На рассвете результат уже был девяносто шесть минут, причем условия эксперимента стали сложнее: группа голодна, замотана и готова растерзать своего начальника. Еще одна попытка — и заряд бешенства улучшил результат до восьмидесяти двух минут. Только тогда Рафи объявил перерыв и завтрак.
Никто не питал иллюзий, что акция закончится успешно и получит всеобщее одобрение. Нельзя было даже обещать, что после операции не повторится римская трагедия, а на стене дома в Сиди Боу Сад будет начертан победный лозунг. Вообще, ни у кого не было никаких гарантий… За исключением, конечно, Тамира Карами. Только у него была гарантия. Абсолютная гарантия того, что через три дня он будет мертв.
21
Саша очень удивилась, когда приехав в это утро с Берни на виллу, увидела, что тунисских полицейских, о которых говорил Тамир, на вилле нет. Только все те же пятеро палестинцев курили свои вонючие сигареты. Одеты, как обычно, — в поношенных костюмах и разбитых ботинках. Все они заботливо прижимали к себе автоматы «Калашников», словно баюкали младенцев. Четверо из них расположились вокруг виллы: двое у главного входа, двое у задней двери. Пятый сидел у колеса «мерседеса», который был припаркован перед домом.
Члены съемочной группы обменялись рукопожатиями с Тамиром и Жозеттой, после чего занялись выгрузкой оборудования из кузова автомобиля, а затем его сборкой на веранде, выходящей на море. Берни был осторожен и вежлив, говорил очень тихо. Саша тоже вела себя смирно.
— Сегодня утром мы около часу побеседуем, — объяснял Берни, — после чего прервемся для завтрака. Нам бы хотелось снять вас в доме вместе с детьми.
Саша заметила, что сегодня утром Жозетта выглядела бледной и нервной. Когда она брала сигарету, у нее дрожали руки.
— Прекрасно, — сказала она, — дочка вернется домой из школы около половины четвертого.
Тамир взял жену за руку.
— Сколько вам нужно времени, чтобы все подготовить и начать снимать?
— Где-то полчаса, — ответил Берни.
Тамир что-то сказал жене на арабском, потом обратился к Берни:
— Если вы не возражаете, я пока поднимусь к себе в кабинет, чтобы закончить кое-какие дела, а вы подготовитесь.
Он отпустил руку жены, что-то еще сказал на арабском, а потом, улыбнувшись Саше, пошел в дом.
— Саша, — обратилась к ней Жозетта, — вы выпьете со мной кофе?
— Я тебе нужна, Берни? — спросила она.
— Не сейчас, иди.
Возможно, Жозетта Карами выглядит обеспокоенной из-за того, что ждет начала съемки программы, которую увидят миллионы американцев, — подумала Саша, когда они устроились за кофе в дальнем углу веранды.
— Вы сегодня выглядите уставшей, — сказала Саша.
— Пожалуй, — ответила Жозетта, — да и вы тоже.
— Да, — согласилась Саша, вспомнив о том, как много раз в эту ночь он заключал ее в свои объятия, потом она засыпала у него на руках, а потом просыпалась, и они снова любили друг друга. — Вы сегодня плохо спали?
— Да, неважно, — сказала Жозетта, — телефон звонил всю ночь.
— По ночам звонят, чтобы сообщить дурные новости.
На лице Жозетты появилось озабоченное выражение.
— Так оно и есть, — она помолчала. — Муж очень обеспокоен за меня и за детей. Вообще-то, он не хотел, чтобы я знала. — Она закурила еще одну сигарету. — Наш кофейщик мертв.
— Мне очень жаль, — ответила Саша, но не могла не думать о Риме.
— Идет война, — сказала Жозетта, как будто это должно было все объяснить.
— Ужасная жизнь.
— Жить без надежды — еще хуже.
— Почему бы не найти компромисс, чтобы все это прекратилось?
— Нам предлагают провести выборы на оккупированных территориях, которые могут лишь ослабить влияние моего мужа. Израильтяне хотят видеть у власти послушную палестинскую марионетку.
Было ясно, что она повторяет слова Карами. У них были приняты резкие выражения, и слово компромисс было вообще не из их словаря. О чем тогда говорить? — решила про себя Саша. Лучше заняться делом.
Кабели были протянуты, камеры и микрофоны установлены. Берни послал за Карами, а сам присоединился к женщинам. Пришел Карами и, поцеловав жену в щеку, сел рядом.
— Вы хотите, чтобы мы сидели вместе на фоне моря? — спросил он.
— Прекрасный ракурс, — сказал Берни и повернулся к оператору. — Как твое мнение?
— То, что надо. Пусть Саша сядет напротив них, чтобы было видно дом.
Сашино кресло поставили перед Жозеттой и Тамиром, которые сидели бок о бок: его рука на ее колене, мачты кораблей и порт на заднем плане. Все было готово к съемке. Саша была немного взволнована, но постаралась подавить эмоции и приступила к делу.
— Вы говорили, — начала она, — что согласны заплатить любую цену, чтобы добиться своего. Скажите, ваши цели стоили того, чтобы за них заплатить жизнью вашего собственного ребенка?
Жозетта вздрогнула, восприняв вопрос как удар. Карами выглядел рассеянным, как будто его мысли были заняты чем-то другим. Он позволил жене ответить за них двоих.
— Конечно, не может быть ничего ужаснее и больнее этого, — последовал твердый ответ. — Однако прекращение борьбы не вернет мне моего ребенка.
Саша не смогла бы вынуждать на подобный разговор любых других людей, но сейчас она решилась на это, потому что тех, кто был перед ней, вряд ли можно было назвать жертвами.