Она увидела его грустные глаза.
— Все, что должно случиться, должно случиться.
— Ты стал фаталистом, как Карами.
— А ты не веришь в судьбу?
— Если хочешь, мне кажется — это способ существования для ленивых.
Он улыбнулся.
— Значит, все-таки веришь, да?
— Значит, да.
Это прозвучало бодро и твердо, хотя в душе Саша чувствовала лишь острую, безнадежную тоску.
— Люди вольны совершать поступки, которые они считают нужным совершить, — сказала она. — По крайней мере, они могут попытаться что-то предотвратить… воздержаться от того, чтобы…
— Ну и как, по твоему мнению, — подхватил Гидеон, — я мог воздержаться от того, чтобы тебе помочь, когда ты лежала на мостовой такая беззащитная?
— Очень просто. Бежал бы себе мимо, — сказала она.
Может, так было бы лучше.
— Нет, я должен был остановиться, — задумчиво произнес он.
— С какой стати? — пробормотала она, чувствуя внезапную злость к нему, к себе, к прошлому, к будущему. Все зациклились на этой проклятой судьбе.
— Я, как и твои палестинские друзья, фаталист. Я верю, что наше будущее предопределено. Тебе было предопределено упасть, а мне — помочь тебе подняться.
— Значит, будет кое-что и похуже. Ведь мои палестинские друзья, как ты их называешь, твердо верят, что однажды погибнут.
Гидеон пожал плечами.
— Не каждый может любить, но каждый должен однажды погибнуть.
Ее покоробил этот странный тон. — Ты хотел сказать, что все мы умрем. Но это совсем не одно и то же: умереть и быть убитым.
— Смерть всегда смерть.
— Да уж… Если бы ты только видел эти фотографии у них на стенах. Резня, расстрелы, убийства — и с той, и с другой стороны. Тогда действительно: смерть всегда смерть.
Чувство острой тоски сменилось таким невыносимым чувством беспомощности, что Саша задрожала.
— Гидеон, — прошептала она, прижимаясь к нему.
Ей нечего было сказать. Ей просто нужно было произнести его имя.
Он погладил ее по щеке.
— Ты устала, дорогая. Ты просто устала.
— Почему тебе нужно уезжать именно сейчас, когда у нас и так осталось мало времени?
— Ты говоришь это таким тоном, как будто мы оба неизлечимо больны, — сказал он, посерьезнев. — Я отправляюсь не на другую планету, а всего лишь в Алжир. Мне нужно проверить, как идут дела на наших стройках. Это займет всего лишь день или два. Если уж у кого-то из нас есть шанс сегодня умереть, так это у меня.
— Вдруг что-то случится, и тебя захватят в заложники.
— Что может случиться?
— Не знаю.
— Я тебе позвоню.
— А если не позвонишь? — спросила она.
Среди этих зловещих руин о собственной гордости можно забыть.
Похлопав по карману, он ответил:
— Ну как я могу не позвонить или не вернуться? — Он улыбнулся и поцеловал ее. — Я же взял твой ключ.
— Но ты можешь просто прислать его в отель. — А как насчет того, чтобы заниматься с тобой любовью? Может, тоже по почте?
Это сработало. Она поверила. По крайней мере, на секунду.
Они миновали цистерны, американское кладбище и Антониевы ванны. Они остановились перед большим щитом, на котором на трех языках содержались краткие исторические разъяснения, касающиеся города Карфагена. Щит был крепкий, пластиковый и не боялся ни дождя, ни солнца. Автоматически Саша стала читать, хотя это и не отвлекло ее от проблемы, которая возникла в их жизни. Если бы Гидеона попросили высказать свое мнение об этом тексте, то он ответил бы, что это не что иное, как изящная словесность. Если бы об этом спросили Сашу, то она ответила, что в этих словах — вся история ее оставшейся жизни.
«С падением римского Карфагена были похоронены все античные чудеса, а также жестокость, ложь и власть…».
И словно желая окончательно разбить свое сердце, она поинтересовалась, знает ли он историю о королеве Дидо и ее возлюбленном.
— Знаешь, чем заканчивается эта история? — взволнованно спросила она.
— Он покидает ее в Карфагене…
Разве эта история не метафорическое предвестие того, что должно случиться? Что же ей делать, пока это не произошло? Бежать сломя голову прочь? В Ливию? Обратно в Нью-Йорк и в бездну? К Карами за смертельной дозой любви и ужаса?.. Если уж мистеру Гидеону Аткинсону хочется поиграть в античные игры, то пусть расстанется с ней в Карфагене. Впрочем, пусть он сделает это, где пожелает.
— Это были самые лучшие и самые ужасные дни в моей жизни, — внезапно сказала она.
В глубине души она была уверена, что это абсолютная правда.
— И куда ты относишь меня? — поинтересовался он.
— До настоящего момента к лучшей части жизни.
— А теперь?
— К худшей.
— Это почему?
— Потому что праздник когда-нибудь кончается.
Он покачал головой.
— Нет, Саша. Это был не праздник.
— Какого черта тебе надо? — взорвалась она.
— Всегда быть для тебя самым лучшим.
— И это все?
Она чувствовала себя так, будто ей сто лет.
Она повернулась и стала быстро спускаться вниз, к выходу и к автомобильной стоянке. Только раз она оглянулась и увидела, что он догоняет ее уверенным шагом. От одного его вида ей стало трудно дышать. Она просто свихнулась. Сошла с ума. Иначе не позволила бы себе подобные чувства к мужчине, которого едва знала. Он был из другого мира. У нее не было с ним ничего общего. Где же, где все ее хваленые защитные инстинкты, которыми она когда-то обзавелась? Останься в ее голове хоть капля здравого смысла, разве она не увидела бы, что он — совсем не тот человек, который может заполнить пустоту ее жизни, и уж конечно не тот, за которого можно было бы выйти замуж. Он был не чем иным, как воплощением ее собственной реакции на тот ужас, что произошел с ней в Риме… Что же, собственно, она от него ожидала? Пожизненных уз?
Кто же говорил об этом? Да он сам и говорил… Кстати, как насчет Америки — разве нет там этих долбаных служащих «Рено»? Где-нибудь на Среднем Западе, а? Какая ей, в конце концов, разница, — где выуживать новости… Почему бы и не в каком-нибудь пыльном городишке?
Он перешел на бег, догоняя ее. Полы его синего льняного пиджака хлопали за спиной, когда он бежал. Она отвернулась. Ну, уж дудки, — сегодня он ее так легко не получит. Ни сейчас. Ни вечером. Не будет ее обнимать, не будет ее касаться. В чем она нуждалась сейчас, так это в повторении тех слов, которые он твердил ей вчера ночью. Маленькая ложь. Можно сказать, притворство, игра. Как хорошо он во всем разбирается, действительно, полуправда всегда производит сильное впечатление.
Он поймал ее за руку.
— Осторожно, ты упадешь! — воскликнул он.
Слишком поздно. Она уже летела с горы вниз…
Быстро спускаясь впереди нее, он помогал миновать ей камни, прутья, ветки, пни и ямы, оставшиеся после раскопок. Песок набился ей в туфли, а ветер трепал волосы. Она с трудом поспевала за ним, спотыкаясь и стараясь сохранять равновесие. Только этого ей не хватало! Растерянная и смущенная, раз или два она выкрикнула его имя, прося остановиться. Наконец, они достигли подножья горы. Еще несколько метров, и они около машины.
Саша едва дышала. Волосы прилипли. Все тело было горячим и влажным. Тушь разъедала веки и текла по щекам.
— Что это было? — дрожа пробормотала она.
Он не отвечал. Просто спокойно стоял рядом и внимательно смотрел на нее. Потом он крепко взял ее за кисти и притянул к себе. Что она могла сделать, даже если бы захотела?
— Если хочешь сказать, что любишь меня, — его губы почти касались ее губ, — скажи. — Он обнял ее еще крепче. — Говори!
Но она молчала. Похоже, он обманулся в своих надеждах. Он — слепец и эгоист.
— Саша, я тебя люблю, — повторял он снова и снова, сжимая ее в объятиях.
Таким образом, она одержала победу… Одержала ли?
Он еще сильнее сжал ее запястья. Его язык чувствовал биение пульса на ее шее. Его влажный рот обволакивал ее. Это был ее последний шанс ответить взаимностью. Она видела, что он хочет понять, о чем говорят ее глаза. В углах его губ появилась улыбка. Его чувственность и чуткость очаровывали ее… Голодна ли она? Не просто голодна, а умирает с голоду. Он был слишком опытен, чтобы добиваться признания именно сейчас. Она же — слишком неуверена в себе, чтобы эти признания делать. И они отправились ужинать.