— А красиво все-таки, — проговорил кто-то в темноте, глядя на расчерченное лучами прожекторов звездное небо, — будто лентами все оплетено.
— Красиво-то красиво, — отвечал ему голос с другого конца крыши. — Еще красивей было бы, если бы какую-нибудь из этих лент хоть краешком задел фашистский самолет.
— Вот была бы такая длинная палка с большим, как якорь, крючком, — проговорил кто-то рядом со мной. Это был один из братьев-близнецов, не то Гусейн, не то Осман, а кто именно, не разберешь, у них голоса похожие.
— А зачем тебе понадобился крючок? — не понял я.
— Как — зачем? Зацепил бы фашистский самолет, как кот воробушка…
Я не успел ничего ответить, как вдруг совсем рядом сильно грохнуло. Казалось, передернулась земля, а на ней качнулось все наше училище вместе с крышей. Разом заговорили зенитки. Сеть, оплетавшая светлыми лентами небо, зашевелилась, задвигалась, и вдруг в лучах стал ясно виден похожий на крестик вражеский самолет. Вокруг него расцвели взрывы снарядов. Было видно, как он заметался, стараясь вырваться, но лучи прожекторов цепко держали его. Одна светлая полоса так вцепилась в хвост самолета, что казалось, она сама исходит от него. Еще несколько секунд напряженной борьбы — и самолет вспыхнул и как падающая звезда с огненным хвостом покатился вниз, к морю.
Прозвучал отбой. Мы возвращались в мастерские возбужденные и радостные. Дежурные наперебой рассказывали тем, кто был в убежище, как сбили фашиста. И ребята жадно слушали, жалея, что сами не видели этого.
— Ну, ребята, по местам, — сказал Захар Иванович, — работать. И так сколько времени потеряли зря.
Ребята разошлись по своим рабочим местам. Снова включили станки. В цехе стало шумно. Никто сначала не обратил внимания, что пустует рабочее место Николая — нашего бывшего старосты. Но вскоре Захар Иванович заметил это и спросил:
— А где Николай Петухов?
Никто ему не ответил.
— Староста, — спросил Захар Иванович, — ты что скажешь? Это твое дело, смотреть за народом.
Но я только пожал плечами.
— Гамид! — позвал Захар Иванович лучшего Колиного друга.
Но и тот ничего не знал. Пытались вспомнить, был ли Коля в бомбоубежище, но так и не вспомнили — его там никто не видел.
— Может, он на крыше был? — спросил Захар Иванович.
Но на крыше Коли не было. Это мы знали точно. Коля сегодня не был дежурным. И вдруг я вспомнил: когда я по тревоге выходил из цеха, последним, кого я видел, был Коля. Он, приоткрыв крышку инструментального ящика, что-то делал, склонившись над ним. Теперь я невольно посмотрел на ящик. Он был закрыт. А рядом лежали инструменты. Я подошел к ящику и открыл крышку. И кого бы, вы думаете, я там увидел? Колю! Он преспокойно спал, сжавшись комком. Я просто был ошеломлен. Кто-кто, а уж наш бывший староста должен был знать, что спать, когда есть срочный заказ — позор. А к тому же он нарушил приказ, во время тревоги остался в мастерской.
Я громко постучал по стенке ящика, пытаясь разбудить Колю. Мне даже показалось, что он уже не спит, а только притворяется спящим. Так оно и было. Не успел я стукнуть еще раз, как Коля приоткрыл глаза и недовольно буркнул:
— Ну, чего уставился?
Но тут подошел Захар Иванович и злым голосом сказал:
— Это еще что такое! Немедленно вставай!
— А может, я болен, — дерзко отвечал Коля. Он уже сидел в ящике — взъерошенный, лохматый — и снизу вверх смотрел не на мастера, а на меня. — Другие здесь тоже спали, и ничего, — добавил он.
Я почувствовал, что краснею. Ведь это Коля на меня намекал. Я тогда и вправду заснул в ящике. Но было это давно, зачем вспоминать? Я тогда новичком был, а Коля вон уже сколько учится в училище!
Захар Иванович не обратил на Колины слова внимания.
— Ах, ты болен! Бедный ребенок! Может быть, доктора позвать? — насмешливо продолжал он.
Коля вылез из ящика. Они стояли, сердито глядя друг на друга. Я понимал, что Коле стыдно, но признать себя виноватым он не хочет. А может, он все еще обижался на Захара Ивановича?
С тех пор как я стал старостой, наша дружба с Колей распалась. Я очень жалел об этом. Мне Коля нравился, и я переживал. Но сделать ничего не мог. Гамид считал, что во всем виноват я. А я хоть и жалел Колю, но считал, что поступил правильно. Ведь Коля был старостой и должен был показывать пример всем ребятам. А то ведь не будет никакой дисциплины! А дисциплина у нас должна быть военная, как говорит наш замполит Шишов. Он прав, потому что мы хоть и не военные, но работаем для фронта. Когда наша дружба с Колей разладилась, Иса обрадовался. Встречая меня, он довольно ухмылялся. Иногда я видел, что он что-то нашептывает ребятам и те косо поглядывают на меня.