Мы прибыли к месту назначения. Здесь мы будем жить и работать.
Первые трое суток мы ночевали в столовой. Вечером, после ужина, сдвигали в сторону столы, ставили их друг на дружку, освобождая место, и стелили прямо на полу. Потом нам выделили барак. Он был некрасивый с виду, но теплый. Это мы оценили в первую же ночь. Жарко натопили печи. Девушки вымыли полы и окна. Вдоль стен стояли наскоро сколоченные деревянные нары. Но они были застланы чистым бельем. Мы так давно не спали на постелях! Не верилось, что эти белые простыни, чистые одеяла и подушки приготовлены для нас. Выструганные из сосновых досок нары пахли хвоей. И от этого было еще уютней. Барак наш был разгорожен тонкой дощатой перегородкой. За ней поселились каши девчата.
Город мне очень понравился, хотя он был совсем не похож на южные города. Как только выдавалось свободное время, мы ходили по улицам, разглядывали город, пока не замерзали. Тогда шли в кино. Некоторые фильмы мы могли смотреть по нескольку раз. Особенно фильмы про войну. Да, еще забыл сказать, что в эти дни я впервые в жизни увидел трамвай и даже ездил на нем. В вагоне было много народу, приходилось стоять в тесноте. Но мне все равно нравилось. Я уговаривал ребят:
— Ну давайте еще немного проедем.
Скачала они согласились. А потом сказали, что это совсем не интересно, лучше пойти в кино. Они вышли возле кинотеатра. Со мной остался только Иса. Не знаю, может, он тоже никогда до этого не ездил в трамвае и ему нравилось кататься, так же как и мне. Мы с ним доехали до самого конца, где трамвай делал круг, и поехали обратно. Теперь вагон был совсем почти пустой. Мы сели на скамейки возле окна. Окна были замерзшие. Стекла покрылись красивыми узорами. Я никогда раньше не видел таких морозных узоров. На каждом стекле они были совсем другие, словно их рисовали разные художники. Мы продышали на них прозрачные пятнышки чуть побольше пятака и стали смотреть в окна. Так мы проехали весь город.
Дня через три после приезда в город мы начали работать на новом месте. В первый же рабочий день мы очень огорчились. Там, у себя в училище, мы учились, стараясь приобрести квалификацию, получили разряды и очень радовались. Думали: «Будем стараться изо всех сил, потому что наш труд — это помощь фронту». А здесь оказалось, что все наши старания и учеба — все было напрасно. И мы вовсе не слесари, не фрезеровщики, не кузнецы, а разнорабочие. И не потому, что мы не умеем работать по своей специальности, а потому, что заводу в настоящее время требуются именно разнорабочие. Дело было в том, что завод, на который мы прибыли, находился в состоянии реконструкции. Его расширяли, чтобы повысить производственную мощность. Так что нам предстояло работать на стройке. Значит, мы не будем стоять у своих рабочих мест возле верстака или станка, не будем приходить на работу в синих комбинезонах с нагрудными карманами, как, бывало, ходили рабочие завода, где находилось наше училище, не будем получать перед сменой инструменты, придирчиво осматривая сверла и резцы. Наше место во дворе или в еще недостроенных пустых цехах, где свистит ветер. И делать мы должны не свою работу, а то, что велит прораб. Мы все были глубоко разочарованы. Ведь мы так старались учиться, овладеть профессией! И вдруг оказалось, что все это никому не нужно. К тому же выяснилось, что, по нашим расчетам, завод должен был вступить в строй тогда, когда уже кончится война. Значит, наша работа не будет помощью для фронта. Об этом мы и сказали Петровичу, немолодому, с седыми бровями и спокойным голосом прорабу. Петровичем его звали все рабочие. Вскоре так его стали называть и мы. Мы с самого утра работали во дворе. Возле недостроенного еще корпуса нового цеха лежали беспорядочной грудой полузасыпанные снегом какие-то трубы. Мы откапывали их, очищали от снега и ржавчины. Откопали и котел-барабан. Он был похож на огромный снаряд, торцы его напоминали пчелиные соты. Мы с трудом ворочали этот котел, навалившись на него всей гурьбой. В это время подошел к нам Петрович. Работа наша была трудной, а главное, неинтересной. Мы не видели в ней смысла. Петрович внимательно выслушал нас, помолчал, хмуря седые, словно припорошенные снегом, брови. Потом сказал неторопливым, спокойным голосом:
— К лету, говорите, война кончится. Дай бог! Я бы хотел, чтобы она кончилась к весне. И вы, думаю, тоже не возражаете. Ну, а разве после войны нам не нужно будет работать? Подумайте только, сколько разрушений принесла война, сколько погибло заводов и фабрик в огне и бомбежке, сколько всего разграбили и уничтожили фашисты. Нам все придется восстанавливать. Вот посмотрите.
Мы посмотрели в том направлении, куда указывал Петрович. На фоне неба виднелись четыре трубы, из которых валил дым.