— И у нас нет, — кивает Пискля, — лучше бы я у наших соседей родился, у них цветной.
Тут Дёмочкин перевёл испуганные глаза на Матвея.
— А у вас не пожар? — спрашивает он.
Из распахнутого окна ползут вверх, в зелёные ветки хвои струи синеватого дыма.
— Не-а, — отвечает Матвей. — Это моя прабабушка курит.
Ребята с сомнением глядят на террасу.
— Она у тебя какая-то неправильная, твоя прабабка, — удивляется Панков. — За «Спартак» болеет, курит, и слова у неё какие-то неправильные. Выкозю-ю-ли-вает… — повторяет он и фыркает.
И Дёмочкин улыбается, и Пискля хихикает — рот от уха до уха. Матвею не нравится, что они смеются.
— Мало ли что она неправильная, — вступается он, — всё равно она сто́ящая, потому что она добрая.
А про себя думает: «Если бы она меня тёткинским именем не звала, совсем была бы отличная прабабушка. И ещё — если бы к детсадовскому забору пускала».
На цыпочках, таясь, они обходят дачу.
— Да вы не бойтесь, идёмте, — говорит Матвей, — когда футбол, они всё равно ничего не слышат вокруг.
Стараясь не топать, поднимаются по наружной деревянной лестнице. Тут на ступеньках опять их нагоняет вопль:
— Рукой сыграл! Ализам! Ализа-ам!
— Какой ещё ализам? — испуганно спрашивает Пискля.
— Это моя прабабушка всегда нарочно слова переворачивает, — объясняет Матвей. — Ализам — наоборот получается — мазила.
Они поднимаются по ступенькам, а вслед, из всех окон на улице Зелёной, из сорока телевизоров, с быстротой пулемёта несутся вести со стадиона… Кто-то передаёт мяч кому-то, тот подаёт его обратно, надо бить! Бить надо! А! Упущено время. Идёт борьба за мяч. Хорошо! Наши перешли в атаку… Нападающий обводит одного защитника, другого, подаёт на штрафную площадку, удар, штанга! Ещё удар! Го-о-ол!..
А незваные гости в эту минуту перешагивают порог светёлки под крышей. Сперва они глядят в огромное — во всю стену — окно. На подоконнике уже нет белки, удрала, только скорлупки. На столе, на открытой пишущей машинке по клавишам прыгает синица, увидала гостей — перелетела за окно на ветку и свистнула. Сосны протягивают в светёлку зелёные лапы. Совсем близко, на чешуйчатом рыжем стволе, в оконце скворечника вертится скворушка, показывает наружу то хвост, то клюв.
Из окна видно далеко. Улица Зелёная как на ладони, заборы кажутся низкими, просматриваются все дорожки, площадки и клумбы в детском саду.
— Вот это так наблюдательный пункт! — одобряет Панков.
А Пискля ударяет по клавишам машинки пальцем. Панков отдёргивает его руку и шипит:
— Если ещё хоть раз тронешь, сразу по лестнице кувырком полетишь.
И тут все замечают, что Дёмочкин, зачарованный, стоит возле полки. А на полке под стеклом что-то невиданное.
— Тут гляди что-о… — Дёмочкин гладит осторожными пальцами стекло, под ним распластан кусок берёсты. Видно, это очень старая берёста, она потемнела, края искрошились. Она покрыта неровными, странными, процарапанными буквами. — А вот ещё-о… — Зачарованный Дёмочкин склоняет кудряшки над стеклом.
Матвей кивает:
— Ага. Это они и есть — берестяные грамоты. Их нашли в земле. Они там пролежали, может, тысячу лет. Знаете где? Под городом Новгородом. Там строили дом, экскаватор копал под него фундамент. И вдруг ковш наткнулся на какие-то брёвна. Стали разглядывать, а это старинные мостовые, бревенчатые… Тогда поскорей позвали моего прадеда и других знаменитых учёных, приехала целая поисковая экспедиция, археологи. И сделали там раскоп. И знаете, чего раскопали? Под теперешним городом, под улицами, где люди ходят, под троллейбусами, под домами — другой город, древний-предревний. В нём люди жили давным-давно. И там в земле нашлось много старинных вещей. И по ним учёные узнали — кто что́ в том городе делал. Оказывается, там жили оружейники — они делали оружие, мечи острые и ядра, чтоб из пушек стрелять. И жили корабельщики — строили корабли. И кожевники обрабатывали кожи и шили обувь. И мостовщики — они мостили улицы, и ещё разные другие мастера.
И там нашли трубочки. Из берёсты. Они от старости так крепко скрутились — никак не развернёшь. Учёные придумали вымачивать их в горячей воде, чтобы помягчели. А потом осторожно раскрыли и увидали: внутри нацарапаны старинные буквы. Оказалось — это письма, грамоты называются. Их новгородцы писали почти тысячу лет назад…
— А кому писали? — замирая от восторга, спросил Дёмочкин.
— Не тебе, — пропищал Пискля.
— Друг дружке писали, — объяснил Матвей. — А теперь эти письма получили мы. Прадед их называет — письма из глубины веков.