В тот день, 15 апреля 1945 года, замполит Асеев прочел личному составу полка воззвание Военного совета фронта — призыв победоносно завершить войну. А потом командир собрал руководящий состав полка и сообщил, что, очевидно, завтра начнется решающая битва.
— Проверьте, чтобы летчики хорошенько отдохнули, пораньше легли спать, — добавил он, отпуская нас.
Наконец наступил день, к которому все так готовились, которого так ждал весь наш народ.
Еще затемно раздался гул канонады. От мощных артиллерийских залпов дрогнула земля. Все мы вскочили. Я взглянул на часы: было пять часов по московскому времени.
И вот мы на аэродроме. Куманичкин, Титаренко и я спешим на КП. Начальник штаба Топтыгин докладывает командиру обстановку. Грохот артподготовки заглушает голоса. Но мы понимаем друг друга. Нас охватывает боевое воодушевление, наступательный порыв, знакомые каждому фронтовику.
Выходим на аэродром. Не отрываясь смотрим в сторону Берлина. И вдруг происходит небывалое. В небо взметнулся прямой луч прожектора. И тотчас же яркий ровный свет залил все вокруг. Потом мы узнали, что по световому сигналу — этому яркому прямому лучу — было включено 143 зенитных прожектора. Они осветили путь нашим войскам. В атаку пошла пехота при поддержке танков и артиллерии, которая перенесла огонь в глубину вражеской обороны.
Авиация 18-й воздушной армии еще задолго до рассвета нанесла удары по опорным пунктам и узлам сопротивления врага. Тяжелые бомбардировщики обрушили удары в глубине обороны. Гул самолетов и артиллерии сливался воедино.
На рассвете штурмовики и бомбардировщики нашей 16-й воздушной армии начали громить врага с воздуха. Истребительная авиация надежно прикрывала наступающие советские войска и обеспечивала свободу действий бомбардировщикам и штурмовикам. Погода была пасмурная, в воздухе стояла густая дымка, но советские летчики произвели в тот день свыше семнадцати тысяч боевых вылетов.
Вылетали и мы. С чувством гордости за наши Военно-Воздушные Силы осматривал я пространство: никогда еще не видел такого количества самолетов. Даже нам, охотникам, было тесно, и мы залетали еще дальше на запад и искали противника на дальних подступах к полю боя. Фашисты пользовались плохими метеорологическими условиями и, экономя силы и резервы, пытались напасть на нас «из-за угла». И неизменно терпели поражение: мы их настигали и били.
В тот же день вырос счет полка.
Мой последний бой
На второй день наступления наших войск, 17 апреля, ожесточенные бои шли на Зееловских высотах. Фашисты яростно сопротивлялись, но наши войска продолжали свое победоносное наступление. Здесь, на подступах к Берлину, каждый из нас, советских воинов, не жалел сил и даже жизни, лишь бы ускорить разгром врага. И чем ближе была победа, тем неудержимее мы рвались в бой и не чувствовали усталости.
Нелегкой была обстановка не только на земле, где советские войска с боями брали рубежи, преодолевая глубоко эшелонированную оборону, но и в воздухе. Фашистская авиация активизировала свои действия. Враг стал бросать с берлинских аэродромов большие группы самолетов — лучшее, что осталось от его потрепанных воздушных сил, — пытаясь наносить удары по нашим войскам. И, несмотря на все, Красная Армия неудержимо продвигалась вперед — к логову Гитлера.
У нас задача вылетать на охоту в район Берлина. Мы вели поиск, проскакивая под облаками, вступали в бой с любой по численности группой. Но уничтожить воздушного противника в районе Берлина было делом не простым.
Активные действия нашей авиации заставили воздушного врага идти на всяческие ухищрения. Фашистские самолеты изменили время прихода к району боевых действий. Они стали прилетать не утром, а под вечер, летели с запада, когда нас слепили лучи заходящего солнца. Но это им не помогло. Мы тоже начали вылетать на охоту под вечер. Залетали еще глубже, в пригород Берлина, и, пользуясь дымкой, стоявшей в воздухе, «прочесывали» пространство.
Перед самым заходом солнца особенно плохая видимость была в районе Берлина и Зееловских высот. Приходилось часто переходить на пилотирование по приборам, поэтому можно было внезапно встретиться с противником — оценить обстановку было трудно.
— Игра в жмурки, — говорили летчики.
В тот напряженный день летчики полка вылетали по нескольку раз. К вечеру я вылетел в паре с Титаренко в район Берлина. Командир отпустил нас неохотно. Это был наш пятый вылет, да и обстановка была сложная. В воздухе стояла густая дымка от пожаров: иной раз с самолета ничего не было видно буквально за несколько метров.
Со всей строгостью предупреждаю Титаренко:
— Дима, внимательно следи за всеми моими действиями. Вылет сложный, тем более оба мы устали. Ни на секунду не ослабляй внимания. Не горячись и смотри в оба!
— Слушаюсь! — отвечает Старик.
Молча пересекаем линию фронта на высоте 3500 метров. Я мельком посмотрел вниз в сторону Зеелова: там шел ожесточенный бой.
Подлетаем к северной части Берлина. Напряженно вглядываюсь в даль, на запад. Почти ничего не видно. Мешает мгла, пронизанная лучами солнца. Да и облака появились.
И вдруг я отчетливо увидел группу «Фокке-Вульфов-190» с бомбами. Они летели навстречу. Ясно — собираются совершить налет на наши войска.
Обычно я издали замечал противника и строил маневр. А сейчас из-за плохой видимости встретился с ним неожиданно, чуть ли не в лоб. Летим на встречных курсах.
Фашисты тоже увидели нас и открыли огонь. В воздухе промелькнули трассы.
Надо разобраться в обстановке, выяснить, сколько вражеских самолетов в группе, а потом уж вступать в бой. Резко отворачиваю на 90 градусов. С набором высоты отлетаю в сторону — в тыл фашистов. Прикрываюсь небольшим облаком.
Считаю самолеты.
Передаю по радио на КП.
— В районе северо-западнее Берлина встретил около сорока «фокке-вульфов» с бомбами. Курс на восток. Высота 3500 метров.
Противник, очевидно решив, что наша пара ушла, спокойно продолжает полет. Соотношение сил явно не в нашу пользу. Не значительный просчет — и все будет кончено. Наш долг — сорвать налет, и я принимаю единственно возможное решение: атаковать.
— Готов к бою, Дима? — спрашиваю Титаренко.
— Готов, — отвечает он.
Не знаю, что он чувствовал в ту секунду, но голос у него был ровный, уверенный.
Разворачиваемся. На предельной скорости сзади сверху приближаемся к хвосту колонны со стороны солнца. Я подлетел вплотную к ведомому последней пары. Почти в упор открыл огонь. И самолет, разваливаясь в воздухе, рухнул на окраину города.
Фашисты заметались. Некоторые начали бросать бомбы, торопясь освободиться от груза. Боевой порядок врага нарушен.
Проскакиваю мимо вражеских самолетов. Резко взмываю вверх. Титаренко — за мной. Кладу самолет на крыло, смотрю вниз. В задних рядах «фокке-вульфы» мечутся, ходят «змейками»: видно, разбираются, кто же начал их бомбить. Несколько «фоккеров» поворачивают на запад. Но большая часть продолжает полет. Как же им помешать? На помощь приходят опыт и умение. Решение найдено: надо вклиниться в боевой порядок фашистов, расстроить его.
Передаю ведомому:
— Держись, Старик!
Ввожу самолет в пикирование. На предельной скорости проносимся между вражескими самолетами. Стремительно атакуем их то справа, то слева. Как часто бывало в таких случаях, фашисты, конечно, вообразили, будто нас много. В суматохе сбрасывают бомбы, строятся в оборонительный круг.