После отбоя долго не можем заснуть. У всех перед глазами воздушные схватки.
Второй памятный мне случай произошел во время ожесточенных воздушных боев над Днепром. В тот день вместе с группой я уже сделал несколько вылетов. Мы провели два трудных воздушных боя. У летчиков Брызгалова, Мухина увеличился счет сбитых, я сбил два вражеских самолета. Надо признаться, устали основательно — казалось, предельно. Только собрались отдохнуть, как меня вызвали на КП. Командир полка встретил такими словами:
— Знаю, знаю — устали. Но сейчас, как никогда, нужна наша помощь сухопутным войскам. А они не отдыхают.
И я получаю приказ снова подняться в воздух со своей эскадрильей. Как всегда в таких случаях, усталость как рукой сняло. Отвечаю коротко:
— Есть!
Командир подошел к карте и указал на населенные пункты Борисовка — Домоткань, в районе плацдарма:
— Здесь скопление наших войск. Помните: сюда не должна упасть ни одна бомба.
И вот эскадрилья в воздухе. Раздается команда со станции наведения:
— С юго-запада к линии фронта приближается большая группа самолетов противника!
Вдали показались пикирующие бомбардировщики. Истребителей нет. Очевидно, выдохлись за день. Атакуем врага. Бомбардировщики спешат освободиться от бомб, уходят, прижимаясь к земле.
Однако ведущий пытается прорваться к нашим войскам. Преследую его. Вдруг с вражеского самолета в беспорядке посыпались бомбы. Он разворачивается и пытается уйти.
Главная задача выполнена: враг не допущен. Я уже хотел дать сигнал «Сбор!», но раздалась команда с земли:
— Преследуйте, бейте врага!
И мы погнались за бомбардировщиками. Они стали удирать в разные стороны. Рассыпалась и наша группа. Только ведомый от меня не отстает.
Расстояние между мной и противником быстро сокращается. Он буквально прижимается к земле, маскируясь на фоне местности. Но я не выпускаю его из виду.
Настигаю врага. Стрелок открыл бешеный огонь. Но пулеметные трассы проносятся мимо моего самолета.
«Руки у тебя дрожат, фашист проклятый! — подумал я. — Меня не испугаешь. А я тебя живым не отпущу».
И начинаю атаковать его сзади сверху — он так прижался к земле, что снизу не подойдешь.
Иду на стрелка. Длинная очередь — и бомбардировщик вспыхивает.
Взмываю над пылающим бомбардировщиком. Раздается невнятный звук — любой удар о самолет слышишь, несмотря на гул мотора. Слышу испуганный голос Васи Мухина:
— Батя, горишь!
Быстро осматриваю левую плоскость. Тут все в порядке. Посмотрел вправо. Из бензобака выбивается огненная струя. Холодок пробежал по спине: да я и в самом деле горю! Ясно — вспыхнул бензин, вытекающий из небольшой пробоины. Я допустил оплошность, сделав маневр над горящим бомбардировщиком: стрелок был жив. Нужно было сразу отвернуть в сторону, а я подставил живот самолета под огонь.
Пока не поздно, надо прыгать с парашютом. Быстро открываю фонарь. Отстегиваю привязные ремни. И вдруг вспоминаю: внизу враг! Нет, живым не дамся, последую примеру Гастелло! Начинаю искать цель.
Глядя смерти в глаза, не прекращаю борьбы за жизнь. Перевожу самолет в скольжение на левое крыло: пытаюсь сбить пламя, чтобы оно не перекинулось на весь самолет. Увеличиваю скорость. Ищу объект на земле. И с надеждой посматриваю на крыло.
Мой побратим молча летит в стороне.
Впереди село. В овраге множество замаскированных машин. Из домов высыпали гитлеровцы, смотрят на меня, задрав головы. Направляю самолет прямо на них. Стремительно нарастает земля. Еще осталась надежда, что можно сорвать пламя, если резко задеру нос самолета. Выхватываю самолет прямо над головами оторопевших немцев. И слышу радостный голос ведомого:
— Батя, пламя сорвано! Живем!
Солдаты разбегаются в разные стороны. Проношусь над ними, чуть не задевая винтом.
Жив! Мышцы у меня расслабились. Да, жизнь сильнее смерти! Но успокаиваться рано: гитлеровцы спохватились и открыли огонь. Невдалеке проносятся огненные трассы. Прижимаюсь к земле: трассы проносятся выше. И вот я уже для них недосягаем. Теперь только бы до своих дотянуть.
Мы летим к Днепру, и мысль, что Василий рядом, подбадривает: не оставил в беде верный боевой друг.
С опаской посматриваю вправо — на пробоину в дымящейся плоскости. Вот-вот произойдет взрыв.
Нелегко разобрать, где линия фронта. Но вот показался Днепр. Мы уже над своими. Я хотел было покинуть самолет с парашютом, но не смог — так стало жаль машину. Не раз она выручала меня в бою — как же я ее брошу?! И я принял решение — самолет не покидать.
Показался аэродром. Но радоваться рано: плоскость дымится. Самолет может взорваться и на посадке. С ходу захожу на посадку, не теряя ни секунды. Машина плавно касается земли. Усиленно торможу. В конце пробега сворачиваю влево, чтобы освободить взлетно-посадочную полосу для ведомого: ведь у него тоже на исходе горючее. И, не дождавшись полной остановки, открываю фонарь и на ходу выскакиваю.
Впервые бегу от самолета. Навстречу спешат товарищи, лица у них встревоженные.
— Что случилось? Очень о вас беспокоились!
Я кричу:
— Пожарную машину! Быстрее! Да все ли вы тут?
— Все тут, невредимы!
Механик Виктор Иванов — хозяин самолета на земле — бросился к машине. Она уже остановилась.
— Да подожди, Витя! Как бы не взорвалась!
Но он не слушает. Вот он уже около самолета, зовет нас.
— Быстрее сюда, посмотрите! Хорошо продумана на «Лавочкиных» противопожарная система, иначе бы самолет сгорел в воздухе. Ничего опасного нет — сами потушим.
Все побежали к самолету. А я вдруг почувствовал такую усталость, что ноги у меня подкосились. Делаю над собой усилие — бегу вслед за товарищами. Все вместе откатываем самолет на стоянку. А теперь — на КП, доложить о воздушном бое. Летчики провожают меня, засыпают вопросами.
Когда я начал докладывать командиру, что задание выполнено, он вдруг предложил мне сесть:
— Вижу, какой был бой. Сидя легче будет.
Подробно докладываю о случившемся.
— Решение вы приняли правильное, — сказал командир, внимательно выслушав меня. — Коммунист никогда не должен терять уверенность в победе. От гибели вас спасло самообладание. Но над освобожденной территорией самолет надо было покинуть. Ведь он мог взорваться в воздухе. Тут-то не следовало рисковать жизнью.
Я же из этого боя сделал для себя вывод: даже глядя смерти в глаза, нужно с ней бороться и побеждать.
К вечеру Титаренко, Шебеко и я поехали километров за пять от аэродрома в поселок, где расквартированы летчики. Внимательно приглядываюсь к Титаренко. Видно по всему, у него веселый, спокойный характер, он хороший товарищ.
И вот мы в комнате, где будем жить втроем. Нас навещает полковой врач Шалва Капанадзе, спрашивает меня:
— Как долетели, как самочувствие?
— Спасибо, здоров!
Капанадзе, по-хозяйски оглядев комнату, уходит. Титаренко говорит, улыбаясь:
— Доктор у нас заботливый. Не успеешь на новое место прилететь — тщательно осматривает жилье, столовую, кухню. Сам все белье проверит, по нескольку раз в день заставляет дневальных убирать. А в карманах всегда носит витамины и всякие целебные порошки. — Он смотрит на часы. — В столовой нужно быть ровно в двадцать один час. Ужинаем мы здесь, а завтракаем и обедаем на аэродроме. К ужину должны явиться в срок, без опоздания. Проходит он организованно. Днем по эскадрильям проводят разборы, а перед ужином, когда все офицеры в сборе, командир сообщает итоги боевого дня. Порицание или поощрение в присутствии всех офицеров части — отличное средство воспитания. Среди сержантского и рядового состава разборы летного дня проводит заместитель по политчасти. Так было заведено полковником Шестаковым и вошло в традицию полка.