С усилением в Петербурге в конце XIX века националистических веяний лагерь регионалистов среди туркестанских администраторов начал таять. Военное министерство старалось назначать генерал-губернаторами в Туркестан централистов, желая ускорить колонизацию края. На этом пути власти поэтапно пересматривали прежнюю политику ненасильственной аккультурации. Самым ярким представителем централистов в крае стал Александр Самсонов. Сторонник полного завоевания Бухары и более жестких ограничительных мер в отношении ислама, он в 1912 году в ответ на просьбу востоковеда и археолога Василия Вяткина о выделении средств на ремонт разрушавшихся древних мусульманских архитектурных памятников в Самарканде заявил, что чем скорее они разрушатся, тем лучше[19].
Этим назначенцам приходилось сосуществовать со старым чиновничеством – в первую очередь с военными губернаторами, большинство из которых придерживалось кауфманского подхода. Даже выступавший прежде в лагере централистов генерал Николай Гродеков, патронировавший переселение русских крестьян в край и наказанный переводом в другую губернию за чрезмерные репрессивные меры в отношении мусульманского населения во время так называемого холерного бунта, после своего нового назначения в 1906 году в Туркестан – на должность генерал-губернатора – стал уже противником такого переселения и выступал против других попыток резкой интеграции края. Возвращая его в Туркестан вместо Деана Субботича, уволенного за либеральное отношение к мусульманскому населению, Военное министерство надеялось обрести в новом генерал-губернаторе достойного проводника своей политики. Но, поняв свою ошибку, Военное министерство сразу заменило Гродекова на более послушного, хотя и не подготовленного к выполнению административных обязанностей Павла Мищенко. Если военные министры чаще всего придерживались националистического подхода, то министры финансов всегда были умеренны во взглядах на интенсивность колонизации, и потому их позиция больше отвечала принципам имперского дискурса.
Этот край стал не только местом столкновений взглядов на методы его интеграции, но и полем сражения за влияние министерств – Военного, иностранных дел и финансов, а с начала XX века еще и Министерства земледелия и государственных имуществ. Даниэль Брауэр верно подметил имевшую место борьбу за управление краем между военным и гражданскими ведомствами[20]. Тем не менее он не усмотрел в этом конфликте более глубоких разногласий во взглядах на модель колонизации края как среди министерств, так и среди местных администраторов. Это неудивительно. Колонизационный подход некоторых администраторов был не всегда последовательным и ясно обозначенным, что может быть объяснено либо их карьерными соображениями, либо отсутствием у них строгой логической схемы в методе достижения цели. У представителей разных лагерей могли совпадать подходы к некоторым местным акторам – мусульманскому населению, туземной администрации, исламскому духовенству, русским переселенцам и т. д.
Учет всех этих факторов при рассмотрении русской колониальной политики позволяет увидеть ее многогранность, оттенки в настроениях и нюансы в подходах. К сожалению, и в России, и на Западе исследователи, как это нередко случается, придерживаясь выбранной концепции, мало внимания обращают на факты, которые в нее не вписываются. Джеф Сагадео построил очень контрастную схему взаимоотношений колонизируемых и колонизаторов в крае, где обе стороны однородны и монолитны: у первых отсутствуют социальная дифференциация и вытекающие из нее различия позиций по отношению к возникшим русским колониальным институтам, а вторые – едины в своих взглядах на туркестанскую колониальную модель и являются ее последовательными воплотителями[21]. Александр Моррисон, предполагая, что после Андижанского восстания в 1898 году русскую власть охватила исламофобская паранойя, на следующей странице сам же пишет о попытках власти облегчить условия хаджа для среднеазиатских мусульман[22]. Этот факт больше свидетельствует о гибкости администрации, чем о начале ее борьбы с исламом и его институтами в крае из-за каких-то необоснованных страхов. Между опасениями и паранойей существует значительная разница. К концу XIX века Российская империя имела огромный опыт подавления восстаний, и локальное Андижанское восстание ни в коей мере не могло ее напугать. Последовавшие после этого восстания некоторые репрессивные распоряжения властей не идут ни в какое сравнение с антипольскими и антикатолическими мерами, вызванными Польским восстанием 1863 года. И уж совсем не вписываются в предлагаемую автором парадигму спасение раненых, компенсации и восстановление русскими властями разрушенного в 1902 году землетрясением того же Андижана и его окрестностей (около 10 тыс. домов)[23]. Поэтому неверно видеть в русской администрации некую сплоченную силу, последовательно противостоявшую мусульманскому большинству в Туркестане.
19
Цитату из воспоминаний известного советского археолога Средней Азии, Михаила Массона, присутствовавшего при этом ответе, см. в статье:
22
23