— Очень.
— Говоришь, ему работы не дают?
— В Бодайке это невозможно. А уехать нельзя: Форбат не позволит. К тому же он болен, хотя и не признается. Но мы-то видим. Его каждый вечер, как в лихорадке, трясет.
— А к врачу он ходил?
— Нет. Он не хочет к врачу обращаться.
«Конечно, — подумал Богар, — посещение врача стоит немалых денег. Откуда Зале их взять? Жена его тоже все время хворает. Надо бы поговорить с доктором Вирагом».
А вслух спросил:
— Сколько ты на кирпичном получаешь?
— Шестнадцать филлеров[8] в час. В неделю я по семьдесят два часа вкалываю — и выходит почти двенадцать пенгё[9]. Но это без вычетов. А на руки получаю десять. Мать столько же приносит, если ежедневно работает. Но она все время болеет.
— Значит, живете вы на двадцать пенгё в неделю?
— Так оно и есть. Бабушка тоже часто прихварывает.
Учитель бросил окурок на землю, затоптал его, провел ладонью по глади стола.
— Непростое это дело, Миклош, — произнес он задумчиво. — Тяжелый случай. Право, не знаю, что тебе и сказать. Мне надо поразмыслить. Все обмозговать. Я тебе потом сообщу. Наберись чуточку терпения, что-нибудь придумаем. — Он улыбнулся Миклошу. — Выше нос! Вот что я тебе скажу. Ты ведь уже не ребенок, а настоящий взрослый человек, рабочий. Мужчина. Значит, за всю семью ответственность несешь, в том числе и за отца. Уделяй ему побольше внимания. Он сейчас очень в этом нуждается. Во всем старайся ему угодить. Не забывай, как с ним обошлись. — Учитель на мгновение умолк, уставившись вдаль. — Однажды, хотя я и сам не знаю, как скоро это будет, наступит время, когда таким ребятам, как вы, не потребуется вкалывать по четырнадцать часов в день, а честным людям, вроде твоего отца, не надо будет каждую неделю отмечаться у Форбата.
8
Мальчиков до глубины души тронули слова учителя. Они тепло попрощались с ним и его женой. На улице Миклош пригласил друга в гости.
— А пообедаем где? — спросил Имре.
— У нас.
Имре с радостью согласился, он любил бывать в этом доме.
Когда ребята вошли во двор, Михай Зала сидел на солнцепеке и читал газету.
— Нагулялись, сорванцы? — спросил он, сворачивая газетный лист.
— Мы у господина учителя были, — ответил Миклош и, подойдя к кухне, крикнул: — Мамочка, обед готов?
Женщина тут же вышла во двор.
— До обеда еще далеко, — сказала она и в этот момент заметила Имре. Голос ее смягчился. — И ты здесь, Имрушка?
— Здравствуйте, тетушка Рози, — поздоровался Имре, подходя к ней.
Женщина по-матерински обняла и поцеловала мальчика. А потом, обращаясь к Михаю, сказала:
— Видишь, отец, пока ты в тюрьме сидел, у нас еще один сынок появился. Его Имре кличут.
Взрослые расхохотались. Мальчуганы уселись поближе к Зале, под ореховым деревом, и поведали ему о своем разговоре с учителем Богаром.
Мужчина слушал их с закрытыми глазами, а когда они закончили, вымолвил:
— Да. Господин Богар — человек справедливый. Он всегда бедняков защищает. А это уже много значит. — Михай Зала набил трубку табаком и раскурил ее. — Он по-прежнему руководит подготовкой допризывников?
— Да. Нам нравится у него заниматься, — ответил Миклош. — Не то что у Кочани. Тот просто зверь какой-то.
— Действительно, тип мерзкий, — согласился с другом Имре. — Шакал самый настоящий. Ничего, мы его как-нибудь подстережем и темную устроим.
Зала внезапно зашелся в кашле, на лбу от натуги даже пот выступил.
— Почему вы не пойдете к врачу? — спросил Имре, с жалостью глядя на его страдания.
Наконец Зала откашлялся. Держа трубку в руке, словно птенца, он о чем-то глубоко задумался. Собственно говоря, почему он не идет к врачу? Он хотел было ответить, но жена его опередила:
— Я все время ему об этом твержу. С утра до вечера. Умоляю его к врачу обратиться, а он все тянет. Все мои слова — как об стенку горох.
— Да не болен я, — возразил Зала, — просто мне к свободе надо привыкнуть. Я простыл насквозь. Долго в сырой одиночке сидел. А сейчас я хоть и не в тюрьме, но ноги у меня по-прежнему связаны. А конец веревки — в руках у Форбата. Я и сейчас в заключении. Отмечаться хожу, из Бодайка уехать не имею права, на людях появиться не смею. Хотя мне не очень-то и хочется, но все-таки. За каждым моим шагом следят. Вот моя болезнь. А кашель — ерунда.
Имре с состраданием глядел на измученного человека; ему казалось, он слышит своего отца.
Над головами у них шелестели листья, которые колыхал слабый южный ветерок. Было жарко. Михай Зала прислушался к шелесту листьев и, словно вняв голосу свыше, пророчески изрек: