Харанги кивнул.
— Хорошо, сынок. Я тебе дам бумагу и карандаш, и ты напишешь все, что сейчас мне рассказал. Только поточней и поподробней. Меня, например, очень интересует, по чьему приказу вы совершили эту акцию. Как его зовут, адрес, где познакомились? Не станешь же ты меня уверять, что вы получили приказ от этого неизвестного? И потом, откуда вы могли узнать, когда он прибудет из Пешта и где его встречать? Короче говоря, сынок, вы с Миклошем меня не интересуете. Связи, явки — вот что мне надо. Ты понял?
Имре молчал. Он уже осознал, что попал в ловушку. Легенда оказалась никудышной. Теперь остается уповать только на господа бога.
Харанги вызвал караульного, велел принести бумагу и карандаш.
— Садись к столу, сынок, и берись за дело. Если что-нибудь нужно будет, скажи господину сержанту. Желаю успеха.
Харанги перешел в кабинет, где сидел Миклош.
— Как успехи, молодой человек? — спросил он. — Всё в порядке?
Миклош кивнул. Поручик подсел к столу, взял исписанные листки, начал читать. Мало радости доставило ему это чтение: здесь почти дословно повторялись показания Имре. Хотя имелись и кое-какие расхождения. Так, например, Миклош писал, что в покушении на фольксбундовцев никто, кроме него, не участвовал. Признавался, что он коммунист, да иначе и быть не могло: для него всегда был примером отец, который стал коммунистом еще в девятнадцатом. Фольксбундовцев он считает предателями и поэтому решил покарать их. Способ получения дымовых шашек совпадал в его показаниях с рассказом Имре.
Харанги скрутил исписанные листки в трубочку и сунул Миклошу под нос.
— Знаешь, как это называется, сынок? Чепуха на постном масле. С этим только в уборную сходить. Как у тебя хватило совести написать такую ахинею и предположить, что я поверю хоть единому слову!.. Но, впрочем, попробую тебе подыграть. Допустим, я поверил. Только хочу кое-что уточнить.
— Пожалуйста.
— Ты член коммунистической партии?
— Нет. Но я все равно коммунист.
— Кто приказал тебе совершить покушение на фольксбундовцев?
— Никто. Я узнал, что у них будет собрание в корчме, и решил выкурить их оттуда.
— Хорошо. А кто тебе сказал, что надо в воскресенье вечером пойти на станцию и встретиться с рыжим курьером, который приедет будапештским поездом и привезет дымовые шашки? Откуда ты узнал пароль и отзыв? Кто назначил место встречи?
— На эти вопросы я отвечать не буду.
— Хочешь узнать мое мнение?
Миклош пожал плечами.
— Я считаю, что здесь, в уезде или в Бодайке, существует хорошо законспирированная коммунистическая организация, самые глупые члены которой — ты и твой дружок Имре. Рыжий курьер из Будапешта и все прочее — сказки для дураков. Дымовые шашки ты получил здесь, в Бодайке, от связника, имя которого ты должен мне назвать, сынок, потому что, если не назовешь, мы с тобой поговорим по-другому. Я знаю, что с тобой был Имре Давид, но коли тебе так хочется взять всю вину на себя — пожалуйста. Я не возражаю. Мне нужно только имя связного.
Миклош отрицательно мотнул головой:
— Можете меня убить. Все равно не скажу.
— Ну, как угодно.
Харанги велел позвать Форбата.
— Плохо дело, господин фельдфебель, — сказал он. — Миклош Зала не хочет со мной разговаривать. Я уж его упрашивал, как мог, но все без толку. Может, вам больше повезет. А я тем временем схожу поужинаю.
— Ясно, — ответил Форбат. — А с тем, другим, что делать?
— Пока ничего. С ним я еще побеседую. Ну, желаю удачи! — Приблизившись к Форбату, он тихо добавил: — Только не забейте его до смерти. Мне нужен живой Зала.
Едва поручик удалился, Форбат и его подручные набросились на Миклоша. Под градом тяжелых ударов юноша дважды терял сознание. Приходя в себя, он кричал от боли, но, когда ему задавали вопросы, еще крепче стискивал зубы. Поняв, что от него все равно ничего не добьешься, Форбат велел прекратить избиение. Миклоша умыли, стали приводить в чувство. Он не мог встать, не чувствовал ни рук, ни ног. Глаза заплыли, все лицо распухло до неузнаваемости и посинело. Он всей душой желал умереть, чтобы больше не мучиться, но его молодой выносливый организм изо всех сил цеплялся за жизнь.
До прихода Харанги Форбат совершил оплошность. Он велел привести Имре и девушек, чтобы показать им в назидание избитого до полусмерти Миклоша. Марти, увидев своего возлюбленного, потеряла сознание. С Бори случилась истерика: заламывая руки, она чуть не до помрачения рассудка орала сквозь слезы, что она этого не хотела, ей, мол, обещали, что никого и пальцем не тронут, сволочи проклятые, как же ей жить после этого! Но она впала в еще большее отчаяние, когда Имре, исподлобья глянув на нее, сказал: