Хорошо было проснуться утром, сознавая, что все сделано и впереди до работы еще целый день.
– Рук не чувствую,- жаловалась Аня, с удовольствием оглядывая свое стерильное царство; все в их квартире она любила.- Ты посмотри, как пальцы опухли. Вот буду сегодня лежать целый день, ухаживайте друг за другом.
Но мысль «чем их кормить?» скоро подняла ее на ноги.
– Напеку я вам оладьев на завтрак.
– Ты же хотела лежать весь день.
– С вами полежишь.
Первой из детей в это утро проснулась Машенька. В рубашке до полу, сонная, глаз не раскрывая, протопала босиком к матери в постель. И только бухнувшись под одеяло, обнаружила отца.
– Ты какой жесткий! Все колени об тебя отбила,- говорила она, умещаясь у него под рукой и ерзая недовольно.
Длинноногая стала дочка за лето.
– Не шурши газетой, я спать буду, фу! Она керосином пахнет. Зачем ты ее читаешь?
Спать она, конечно, уже не могла и, раскрыв ясные-ясные глазенки – Анины, только веселые всегда,- занялась любимым делом: начала считаться родинками.
– Смотри, у тебя на плече родинка. И у меня тоже. Мы – родные. И вот, и вот. А этой у тебя нет, ага! Это мамина.
Митя услышал их голоса из другой комнаты и появился в дверях босой, волосы после мытья торчком, жмурится от встречного солнца.
– Про что ты ей рассказываешь?
В кровать лезть стесняется: все же большой. А хочется.
– Лезь к нам,- сказал Андрей.
И Митя тут же забрался под одеяло, под левую отцовскую руку.
– И у Димки этой родинки нет! – кричала Машенька.- Ага, ага! У одной у меня мамина родинка. Мы с мамой – родные. А он – не родной!
Они уже затеяли возню, отталкивая друг друга от отца. Как котята. В ушах звенело от их голосов:
– Пап, скажи ему!
– А чего она?..
Он лежал между ними с газетой в руках. Вообще-то надо было позвонить Немировскому, узнать, как все же дела. Еще вчера, едва вошли в квартиру, телефон потянул к себе. Но удержался. Хорошее не уйдет, беда сама разыщет. А портить себе настроение на ночь… Но проснулся с этой первой мыслью. И что-то опять удерживало.
– Э, нет, драться не надо, сын.
– Да? А ты посмотри, чего она!..
– Но ты же старший. Парень.
А зачем звонить? Сейчас ему хорошо. И пусть так будет.
– Лежат!.. Нет, вы посмотрите на них! Я там боюсь стукнуть, звякнуть: спят, думаю. А они вон что, оказывается…- говорила Аня с веселым ужасом в глазах, стоя в двери. Не было для нее на свете зрелища радостней: отец и дети вокруг него.- А ну марш! Чтоб через пять минут все были умытые. У меня завтрак готов.
Быстро, быстро, как муравьи, перетаскать все из кухни на стол!
После завтрака неожиданно явились Анохины: Виктор и Зина.
– А мы знаете что? Нам вдруг идея пришла. Аня, у тебя есть какая-нибудь ваза? – громко говорила Зина, цветами прокладывая путь к миру.- Мы вдруг подумали: а что, если нам отметить этот день? -…подумал он,- из-за ее спины подал голос Виктор.
– Виктор, не мешай! И вовсе не он это подумал, а я. Аня, дай же вазу. Или ты хочешь, чтоб я так и стояла с цветами в руках, как… как…- И, застыдясь, выговорила наивно: – Как дурочка?
У нее это ласково получилось, будто не «дурочка» назвала себя, а «козочка».
– А цветы зачем?
– Вам.
– Нам?
– Конечно!
– Андрей, у тебя что, день рожденья?
– Ну как же ты не понимаешь? Если хочешь знать, это даже принято.
– Вот именно.
– Виктор, не мешай! Знаешь, Аня, на Западе всегда приходят в дом с цветами. И надо, чтобы цветов было нечетное число.
Аня пошла на кухню, взяла трехлитровую банку из-под алма-атинских маринованных яблок, на которой еще наклейка сохранилась, налила воды и принесла. Зина даже растерялась, бедная: три ее тонких гладиолуса – нечетное число,- прилично обернутых в целлофан, и пузатая банка с водой.
– Нет, Аня, нет же… Нужно высокую, тонкую. Постой, у тебя же есть хрустальная ваза.
– Это надо искать: я еще не разобралась после переезда. Андрей, пойди принеси бутылку из-под кефира. И помой заодно.
«Ну язва!» – смеялся в душе Андрей, наливая в бутылку воды.
Цветы Зина установила сама: она знала, как нужно это делать.
– Цветы очень украшают жизнь,- говорила она, расправляя гладиолусы.- Да! Так вот мы подумали с Виктором: надо же как-то отметить окончание отпуска.
– Женщины захотели шашлыки! – вскричал Виктор.
– Все твои женщины сразу? Нет, мальчики-девочки,- сказала Аня,- мы к концу отпуска не о ресторанах думаем, переходим на подножный корм.
– Мы приглашаем!
– Я вот им сегодня оладьев к завтраку напекла. Кстати, могу угостить.
– Аня, ты не поняла: мы вас приглашаем! Андрей!
– Нет уж, нет уж. Да у меня и дел полно.
– Вот так встречают полезную инициативу,- бодрился Виктор.
Кончилось тем, что мужчины пошли на кухню курить.
– А может быть?
– Да нет.
– Жаль. Вот так и жизнь пройдет, как эти самые… Азорские острова. Где они, кстати?
– Где-то в Атлантике.
– А то все: Азорские, Азорские… А где они? Небось живут себе там, забот – никаких. Ходят все голопузые: тепло, Гольфстрим кругом.
Оба глядели мимо, пепел сигарет поочередно сбивали в раковину.
– Ты не звонил старику? – спросил Виктор.
– Не-а. А ты?
– Нет их никого. Воскресенье, закатились куда-нибудь, чего им? Там же дочь вернулась. С мужем разошлась. Но я думаю, если что, нас бы нашли.
– Должно быть, так.
Виктор открыл кран, сунул в струю воды зашипевшую сигарету. И вдруг поднял глаза.
Такие они были томящиеся, жалкие, что-то само шевельнулось к нему в душе:
– Эх ты!..
– Андрюша, признаю!
– А признаешь,- Андрей оглянулся па дверь,- тогда вот что, раз признаешь… Аня правду сказала: холодные оладьи в самом деле есть.
– Так под холодные еще и лучше,- сразу попал в тон Виктор.
Была приоткрыта дверь холодильника, прямо там, за ней, налито. Виктор смотрел на друга растроганно.
– Андрюша, мы знаем за что!..
Когда в коридоре послышались Анины шаги, оба уже курили с повеселевшими глазами.
– Вам не надоело тут? – спросила Аня, злясь, что он оставил ее вдвоем с Зиной.- Чем это у вас тут пахнет подозрительно?
– Чем?
Оба начали руками разгонять табачный дым. Аня покачивала головой. То самое, что он только что говорил Виктору, сказала она ему сейчас одними глазами: «Эх ты-и…»
И пошла открывать дверь: кто-то звонил.
– Борька! – раздался оттуда ее радостный голос.
Вот кому она всегда была рада: Борьке Маслову, самому беспутному из их приятелей.
Стихийно талантливому, невообразимо ленивому, вечно неустроенному. Аня была убеждена, что, если бы Борькина жена была человек, Борька уже давно был бы скульптором с мировым именем.
Борька заговорил голосом похитителя:
– Мужа нет?
– Нет мужа! – крикнул из кухни Андрей.
– Бери самое необходимое, бери детей…
– Борька! Ты все грозишься только. Увез бы ты меня от них, закабалили совсем.
– Зачем добивалась равноправия?
– Так они мне все надоели!
– А муж – в первую очередь,- говорил Андрей, выходя в коридор.
– Мы застигнуты! Побег отменяется. Но после всего, что было, я не могу оставить тебя с ним одну. Я тоже остаюсь здесь.
Борька повесил на вешалку свою спортивную куртку, чмокнул Аню в щеку, огромной своей лапищей пожимал руки Андрею и Виктору.
– А ты, кажется, из средневесов переходишь в первый тяжелый вес.
– Мелкая месть озлобленного мужа-мещанина. Пренебрежем.
Аня вгляделась внимательно.
– Борька, у тебя что-то случилось. С Ольгой?
– Как всегда: Брестский мир.- Он оглядывался, ища тапочки.- «И сказал бог: сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». И за то будут даны тебе тапочки.
– Не будут даны,- сказала Аня.- Иди так, на улице сухо.
– Но микробы! На моих подошва до двух миллиардов микробов. И все болезнетворные.
– Еще смеяться будет! – Аня открыла дверь в комнату.- Иди!