На улицах стало тихо и светло от высоких сугробов, от горевших в темном небе ясных зимних звезд.
Чем не северная зима?
Но опоздала метелица порадовать Федю. Стоит он, одинокий и печальный, на перроне, ждет скорый поезд, что повезет его к бабушке. Хранит он в красной варежке билет в шестой вагон и думает, думает… И о бабушке, и об отце, который разлюбил его, и о Симочке, и о Лешке…
Остановился у перрона поезд с ярко освещенными окнами. В нем тепло и уютно. А Федя что‑то замерз. Едут в поезде счастливые люди. Весело выглядывают они из светлых окон, спрыгивают с подножек и бегут к киоскам и буфету.
А Феде совсем невесело.
К шестому вагону подошел Федя с опасением: ну, как не впустит его проводник в вагон? Что тогда делать Феде? Он приподнимается на носках, чтобы казаться выше, и вспоминаются ему бабушкины слова: «Богатырь ты, Федюшка». Но проводнику Федя не кажется богатырем.
— Ты с кем? — спрашивает он строго и приподнимает фо–нарь, чтобы лучше рассмотреть маленького пассажира.
Федя молчит. И вдруг:
— И ты здесь?
Женщина в теплом платке улыбается ему. И он улыбается ей, как доброй знакомой. Это она помогла Феде купить билет на поезд дальнего следования.
Проводник уже не смотрит на Федю подозрительно. Он возвращает ему билет и пропускает в вагон.
Федя сел к окну в полутемном купе. Он уже не знает, чего ему больше хочется: ехать на Север или вернуться домой к отцу.
Неприятно, пронзительно прогудел паровоз. Поезд тронулся.
— Поехали, — сказала женщина, снимая теплый платок. — Ну, в добрый час!
«Поехали! — тоскливо сжалось Федино сердце. — Папа, как же я без тебя? Как же ты без меня?»
И вдруг, неожиданно для себя, Федя кинулся к выходу, перепрыгивая через чемоданы, корзины, свертки, еще не убранные пассажирами из узкого вагонного прохода. Он выскочил в тамбур, хотел спрыгнуть на перрон, но на подножке вагона стоял проводник с фонарем в руках.
Поезд шел все быстрее и быстрее. Скрылся ярко освещенный вокзал. Кончился перрон. Поезд вошел в темноту.
Федя стоял в тамбуре, и слезы текли по его лицу. Он их не вытирал.
Быстро промелькнул зеленый свет семафора, и побежали навстречу огоньки окраинных домов. И вот уже степь, широкая, ночная, заснеженная, заглянула в окна вагона.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Горев торопливо пробирался по вагонам. И, как нарочно, на пути его то и дело встречались неловкие, медлительные пассажиры, попадались баррикады из чемоданов. В одном купе его попросили поднять на верхнюю полку большую тяжелую корзину. Он молча, поспешно поднял и быстро ушел, не дослушав слов благодарности.
Темные холодные тамбуры, где оглушительно, раздражающе стучали колеса, сменялись теплом и дорожным уютом вагонов. Здесь мирно, по–домашнему пили чай женщины. Там шумно играли в домино мужчины. У окна в коридорчике стояла девушка и читала книгу. Нет, не читала — закрывала книгой заплаканные глаза. Тоже беда, может быть — горе.
Тихо в шестом вагоне. Полутьма. Ни в первом, ни во втором купе Феди не оказалось. Когда Горев не нашел его и в третьем, он тоскливо подумал, что Максим ошибся.
В последнем купе Николай Егорович вдруг увидел сына. Горев зачем‑то снял шапку, расстегнул куртку и, опершись рукой на полку, где кто‑то*спокойно спал, стоял и смотрел на Рыжика. Тот не замечал отца. Сидел в темном углу, низко опустив на грудь голову. Лица его не видно.
Маленьким и несчастным показался сын отцу. И Горев сразу забыл обиду, свои волнения, мучительное беспокойство. Ему захотелось обнять Рыжика, прижаться к его родной, самовольной голове.
Николай Егорович шагнул к Феде, наклонился к нему. Да он спит! Отец садится рядом, тихо, осторожно. Пусть Рыжик спит, а он посидит, подумает.
На разъезде поезд дернуло.. Федя открыл глаза, увидел отца, протянул руку и осторожно дотронулся до отцовской щеки.
— Настоящий, не сомневайся, — успокоил его Николай Егорович.
— А как ты сюда попал?
— Да так же, как и ты: сел в поезд и вот еду.
— А куда ты едешь?
— Еще не решил. А ты?
Федя опустил глаза.
— Як бабушке.
Заглядывает в окна ночь. Спят пассажиры. Только Николай Егорович и Федя бодрствуют. Отец рассказывает сыну о матери, о ее гибели, о том, как три с лишним года искал си Рыжика и как помогли ему в этом душевные русские люди.
Вот старенький, слабый от голода Рыбаков бредет по притихшему Ленинграду, чтобы узнать, где маленький Федя, что с ним. Сделает старик несколько шагов и остановится, отдышится и опять тихо идет дальше. Вот юная медсестра Шурочка пишет письма за раненого Горева и в Ленинград, и в Архангельск, волнуется, когда ответы задерживаются, до слез огорчается, что ничего точного о Феде не удается узнать. А вот дорогая Клавдия Акимовна, принявшая Федю из рук умирающей матери, согревшая своей искренней любовью его первые детские годы. Все старались, все хотели, чтобы Федя нашелся, чтобы всегда был с отцом. И выходит, зря старались.