— Продержитесь еще немного. Скоро Гитлеру капут!»
Однажды Товарищ исчез и только через месяц появился снова, конвоируя партию заключенных на работу. Вечером все русские уже знали, что он отсидел в карцере за то, что отказался вступить в эсэсовские войска. Доверие к Товарищу настолько возросло, что Девятаев решил обратиться к нему за помощью в организации задуманного побега.
Человек, ставший птицей…
Мысль о побеге из фашистской неволи ни на один день, ни на один час не оставляла летчика. Она была тем источником, из которого он черпал силы.
В бессонные ночи, на жестких нарах в душном смрадном бараке, где стонали и кричали во сне товарищи, Девятаеву мерещились воздушные схватки, слышался зов боевых друзей: «Мордвин! Мордвин!» Это была его кличка в воздухе. И он мысленно твердил себе: «Подожди, подожди, Мордвин! Выберешься!»
Девятаев подружился с младшим лейтенантом пограничных войск Иваном Кривоноговым, попавшим в плен в самом начале войны после того, как с горсткой солдат тринадцать суток героически защищал окруженный гитлеровцами блиндаж на западной границе. Пали уже многие города, а крошечный гарнизон продолжал вести неравный поединок. В лагере Кривоногов возглавил подпольную организацию.
Летчик… Аэродром… Немецкие самолеты… У Кривоногова, сблизившегося с Девятаевым, возник дерзкий план.
«Из нашего лагеря не убежишь. Отсюда только птица может улететь», — хвастался местный «фюрер». Что ж, и человек может иногда стать птицей…
Девятаеву пришла в голову мысль:
«А что, если попросить Товарища подвести нас ближе к самолету и предложить ему улететь вместе с нами в Советский Союз?»
Но кто знает, как мог обернуться этот разговор, и летчик сказал Кривоногову:
— Ванюшка, иди ты к нему. Это будет надежнее… В случае чего… ты один…
Кривоногов понял, что в случае провала ему придется взять все на себя. Мешая немецкие и русские слова, он начал осторожный разговор с Товарищем.
— Через два-три часа мы будем у нас, вам обеспечена полная безопасность.
Конвоир радостно ответил:
— О, Советский Союз! Побывать там — это моя мечта.
Но тут же померк:
— Улететь с вами не могу. У меня большая семья: четверо детей, жена, отец, мать. Всех их уничтожат. Потерпите и вы. Скоро вас освободит Красная Армия…
Но узники не в силах были больше терпеть и нашли другой путь к свободе.
…Фашисты считали остров Узедом особо секретным и важным военным объектом. Отсюда они выпускали ракетные снаряды ФАУ, здесь испытывали новые марки военных самолетов. Остров тщательно оберегали с воздуха. По всему его побережью стояли зенитные орудия. Но советские самолеты все чаще и чаще бомбили остров и делали это весьма основательно. После каждого налета заключенных гоняли засыпать воронки от бомб, разбирать разрушенные здания, ремонтировать дороги и взлетную полосу на аэродроме. Вечно голодные узники падали с ног от усталости.
…О героическом полете из концлагеря десяти советских военнопленных на немецком самолете, ведомом Девятаевым, сейчас знают в народе. А вот о том, как долго и тщательно готовился этот небывалый полет на свободу, рассказывалось мало.
Обычно, когда летчик садится на самолет нового для него типа, он тщательно изучает схему, совершает несколько пробежек по земле, в первый раз поднимается в воздух с опытным инструктором. На тренировку уходит много дней. А тут замышляется полет на тяжелом воздушном корабле с незнакомым мотором, с неведомыми приборами. Девятаев летал только па истребителях ЯКах, на «кукурузнике», легком ПО-2, когда его после тяжелого ранения перевели на время в санитарную авиацию. В пилотской кабине бомбардировщика ему даже не приходилось бывать. Пленный летчик стал присматриваться к вражеским машинам. Не упускал он случая, счищая снег с самолетов, заглянуть в кабину. Однажды посчастливилось увидеть, как немецкий летчик то включал, то выключал моторы, видно, опробуя их. Девятаев запомнил последовательность его действий.
Возле аэродрома находилось «кладбище» разбитых самолетов, но подойти к ним было нелегко. Девятаев пошел на хитрость. Он просил разрешения у конвоира сбегать по нужде, уходил за самолет и срывал табличку с приборной доски.
Иван Кривоногов вспоминнают: «Ох и доставалось же Михаилу в эти дни! Сейчас только удивляешься, как мог человек выдержать такое! Днем он работал вместе со всеми, а вечерами заучивал немецкие названия, вычерчивал мысленную схему расположения приборов и все думал, думал, думал… от нервного напряжения он совсем перестал спать и слабел па глазах».