Во время этого полета я попал во владения «короля», посетил его столицу — небольшое стойбище на берегу реки Пенжино, вблизи культбазы Каменское. Самого «короля» я не застал, но познакомился с его подданными и приближенными. Мне показали «наследного принца», немолодого уже, угрюмого коряка, ставшего, кстати сказать, отличным пастухом общественного стада. Владения последнего на нашей земле «монарха» простирались на огромной территории, омываемой водами Берингова и Охотского морей.
Здесь в основном обитают коряки, или, как они сами себя называют, «чавчыв», что значит — оленьи люди. За годы Советской власти коряки шагнули из первобытного родового общества в социализм. Они увидели самолет раньше, чем колесо обыкновенной телеги.
В двадцатых и начале тридцатых годов «оленьи люди» жили еще родами. Каждый род — особое кочевье. В роде — три или четыре семьи бедняков, имеющие по пятнадцать-двадцать оленей, и одна кулацкая семья, владевшая стадом в пятнадцать, а то и в двадцать тысяч оленей. Сообща члены рода следили за стадом, охраняли его по очереди, не считаясь с тем, у кого сколько оленей. На питание резали обыкновенно оленей, принадлежащих богатым. Коммунисты с Большой земли, принесшие в тундру закон новой жизни, сталкивались в своей агитационной работе с такими возражениями богатеев: «Мы живем так, как нас учит Советская власть — коммуной. У нас все общее…» Два десятка и двадцать тысяч оленей — общие?! А бедняки, с малых лет привыкшие пасти не принадлежащий им скот «заодно» со своим, долго не могли понять: как же можно жить иначе?
Вот у коряков-то и был свой… «король». История этой «династии» довольно древняя. Чуть ли не при Екатерине I какие-то предприимчивые и не лишенные юмора торговцы привезли сюда бутафорскую медную корону, надели ее на голову самого богатого оленевода и провозгласили его «королем». С тех пор медный зубчатый обруч переходил по наследству от отца к сыну. Правда, «король» не имел никакой экономической и политической власти, кроме той, которой он обладал как крупнейший кулак. Тем но менее ему отдавали своеобразные почести. Только в 1934 году, незадолго до моего прилета, корону сорвали с головы последнего «короля», древнего старика, предварительно его раскулачив. Говорят, много было крику — старику очень не хотелось расставаться с короной. «Мне осталось жить немного, — плакался он, — дайте доносить до смерти».
Я корону уже не застал — ее разломили и растащили по кусочкам па память.
…Мир тесен, особенно летчику, даже если он водит воздушные корабли над безлюдными просторами Арктики. Нет, нет да судьба приведет туда, где довелось когда-то побывать и твой давний прилет еще не забыт.
Уже после войны я вновь попал в стойбище на реке Пенжино и, конечно, не узнал его. Теперь это большой поселок из рубленых домов с радиоантеннами на железных крышах, со школой, клубом, магазином, небольшой больницей. Старожилы, посетовав, что из черноволосого я стал белым, признали во мне того самого воздушного «каюра», который прилетел сюда в год, когда сняли корону с «короля».
После обильного угощения олениной — жареной, вареной и мороженой, что считается особым лакомством, а мне в знак особого уважения преподнесли еще и оленью кость с мозгом, — я коротал вечер в жарко натопленном кабинете директора совхоза. За окном выла пурга, вздымая тучи сухой снежной пыли.
— В такую погоду у нас замирает вся жизнь, — говорил директор совхоза. — Люди сидят по домам. Немало было случаев, когда пойдет человек в пургу к соседу, что живет рядом, ну, в ста метрах, да так и не дойдет. На днях один наш работник двое суток просидел в бане. Хорошо хоть на нее наткнулся, а то так и замерз бы в двух шагах от своего дома…
— С пургой все встречались, — заметил я. — Вы бы лучше про себя рассказали!
— Много нечего говорить, — улыбнулся мой собеседник. — Я такой же коряк, как и все, местный, только, может, довелось учиться поболее. Кончил Институт народов Севера, потом ветеринарный… Вот уже пять лет как командую совхозом, оленей у нас около тридцати тысяч…
Директор легонько постучал пальцем по чернильнице на письменном столе. Затейливый чернильный прибор был искусно выточен из моржовой кости. Резчик создал фигуры людей, оленей, собак. В костяные сопки, служившие фоном для всей композиции, был вделан зазубренный кусок позеленевшей меди.
— Вы про корякского «короля» слыхали? — спросил хозяин чернильницы. — Вот кусочек его короны. Он достался моему отцу, самому бедному из подданных его бывшего величества. Отец был председателем комитета бедноты и сам содрал корону с «короля»… Все это вырезал мой друг, я его и попросил вмонтировать сюда мой сувенир…