Профессор Фридланд после очередного консилиума сказал жене Смушкевича:
— У вашего мужа, видно, стальное сердце. Ведь у него в тазобедренном суставе не кости, а творог, хоть ложкой выгребай. Я не представляю себе, как он на ногах стоит, а он ходит самостоятельно, и ведет еще такую огромную работу!
…В первые месяцы войны, когда Смушкевича уже не было в живых, продолжали приходить письма на его имя. Военные летчики писали с фронтов, сетовали па неудачи, просили советов, требовали новых скоростных машин…
РЕЙДЫ В ТЫЛЫ ВРАГА
Последняя ледовая разведка
…В июне сорок первого года экипаж моего самолета получил задание обследовать с воздуха ледовую обстановку в Карском море. Вылетев из Москвы на гидроплане, через несколько дней мы совершили посадку на плесе Большого Елисея, близ полярного города Игарка. Здесь была наша база.
В Игарке шла полным ходом подготовка к навигации. День и ночь работали лесозаводы. На пристанях и причалах расчищали место для приемки океанских пароходов.
Солнце, светившее круглые сутки, давало возможность авиации работать непрерывно. После очередного многочасового полета над еще не тронутыми солнцем ледяными полями Карского моря мы увидели рядом с нашей стоянкой покачивающийся на воде самолет известного полярного летчика Ивана Ивановича Черевичного.
— Дорогие друзья! Давайте соревноваться, — предложил он, — кто из нас совершит более длительный полет?
Мы вступили с ним в социалистическое соревнование.
Надо сказать, что незадолго до этого Черевичный поставил арктический рекорд, пробыв в воздухе непрерывно двадцать три часа.
21 июня с наполненными до отказа баками мы вылетели на ледовую разведку. В составе экипажа были второй пилот Эндель Пусэп, штурман Александр Штепенко, радист Василий Богданов.
Под крылом самолета проплывали льды. Я и Пусэп сменяли друг друга у штурвала, Штепепко, не отрываясь от карты, отмечал состояние льдов. Мы собрали очень ценные сведения и попутно выполнили другое, очень приятное для нас поручение: сбросили зимовщикам полярных станций посылки, газеты и письма.
Непрерывный двадцатипятичасовой полет подходил к концу. Мы возвращались в Игарку, когда Богданов связался с самолетом Черевичного, находившимся в то время над морем Лаптевых,
— Ваш рекорд побит!
Черевичный тут же ответил:
— Знаю это и поздравляю. Мой радист следил за вами с начала вылета. Но вы особенно не радуйтесь. Через несколько дней я все равно перекрою ваш рекорд.
— Что ж, будем соревноваться дальше, — согласились мы.
Но соревноваться нам не пришлось.
На последних каплях бензина дошли домой. Наша летающая лодка коснулась днищем воды Енисея и, пробежав по ней, остановилась.
Кругом — ни живой души. Словно вся Игарка вымерла. В битком набитой гостинице Аэрофлота никто не обратил внимания на наш приход, будто мы и не вернулись из более чем суточного полета над отдаленными пунктами Арктики. Но через несколько секунд мы и сами забыли про рекордный рейс, услышав о нападении фашистов на нашу страну.
Я тут же заявил товарищам:
— Ледовая разведка окончена. Полетим защищать Родину!
Усталость как рукой сняло. Мы стали готовиться к вылету в Москву. Погода на трассе по мирному времени была неважная, ну а сейчас — сойдет!
Когда после нескольких часов полета штурман вывел нас точно на Архангельск, я сказал, Штепенко:
— Вот так бы на Берлин выйти!
— Выйдем и на Берлин, — уверенно ответил Александр Павлович, собирая свои карты.
Первая дивизия АДД
Перед самой Москвой неожиданно вынырнул юркий истребитель и, качая крыльями, проскочил у нас под носом. Что ему надо?
— Приглашает следовать за собой, хочет пас посадить, — говорит Пусэп, — видно, за чужака принял.
— Куда посадить, кругом земля, слепой он, что ли?
Истребитель подстроился к нам. Я открыл верхний люк и вылез по самые плечи навстречу ветру. Когда краснозвездный истребитель был совсем близко, я показал рукой на лоб и погрозил кулаком. «Бдительный» летчик закивал головой: «Понял вас — обознался» — и тут же отвалил в сторону.
Мы сели на Химкинское водохранилище.
— Хорошо бы, Михаил Васильевич, нам но разлучаться, всем экипажем воевать, — сказал Пусэп.
— Воевать всем вместе, вероятно, будет можно, — ответил я. — Пересядем на хорошего «коня», до Берлина на нем доскачем…