— Вы первый раз в Вене?
— Да нет, второй.
— А когда был первый?
— Сразу же после моего второго дня рождения: 10 апреля… 1945 года.
Крайский, заметил Эрнст, волком глянул на своего референта: оплошали, дали неполную информацию!
Но вскоре Неизвестный покинул гостеприимную Австрию и перебрался в Швейцарию, куда его пригласил меценат Пауль Сахар. Миллиардер купил ему под новую студию огромную казарму в Базеле, которую скульптор был волен оборудовать по собственному желанию. Майя Сахар, жена богатея, тоже, кстати, увлекавшаяся скульптурой, передала Эрнсту еще и свою студию со всеми инструментами и библиотекой.
«К этим людям, — рассказывал Неизвестный, — шли на поклон Пикассо и Генри Мур. Встретиться с Паулем — это было все равно, что повидаться с господом богом. А святым Петром, открывшим эту дверь в райские кущи, стал знаменитый виолончелист Мстислав Ростропович. Он даже написал книгу «Спасибо, Пауль» — про то, как тот вывел в люди многих сегодняшних великих. И вот я оказался перед лицом карьерного господа бога. Но я взял и уехал, по своим соображениям. Я не выдержал жизни в доме богатого человека…»
Кроме того, он не мог спокойно воспринимать положение своих вчерашних соотечественников, ныне вынужденных эмигрантов. Эрнст писал московским друзьям: «Мое чувство сейчас такое, как было, когда я вернулся с фронта домой. Я видел, как мрут люди, как болят раны. Разговоры моих родных о сахаре, о картошке вызывали у меня бурный протест… Как раненый с костылем — смотрел на очередь тыловых баб за хлебом, так и на русских сейчас на Западе…»
И потом Европа никак не могла смириться с его тягой к работе именно в масштабе монументальной скульптуры. Это даже записывалось в условиях договоров с галереями. Неизвестному стало душно в Старом Мире. И он решил перебраться в Америку. Тем более повод подвернулся замечательный. Приближался 100-летний юбилей Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, и все тот же вездесущий Мстислав Ростропович предложил Эрнсту создать бюст великого композитора, а потом принять участие в церемонии его открытия в Кеннеди-центре. Неизвестный, конечно же, согласился.
Ажиотаж вокруг этого события возник чрезвычайный, пресса раздула шумиху. Ростропович ввел Эрнста в круг американской элиты: «В Кеннеди-центре Слава меня представил всем-всем-всем, кого он «наработал» за те тридцать лет, что был связан с Америкой. Я сразу вошел в эту среду. Энди Уорхолл, Пауль Сахар, Генри Киссинджер, Артур Миллер, Рокфеллер, принцесса Грейс — я могу именами бросаться сколько угодно. Я был как свой среди самых модных светских снобов…» Взявший его под свою опеку знаменитый художник, продюсер, писатель Энди Уорхолл начал представлять гостя из Советского Союза примерно так: «Никита Хрущев — это средний политик эпохи Эрнста Неизвестного».
Имя Неизвестного стало весьма популярным в Вашингтоне, Нью-Йорке и их окрестностях. Поэтому стоило Эрнсту лишь робко заикнуться о своем желании получить американское гражданство, как оно было немедленно удовлетворено.
Соединенные Штаты покорили его размахом, сродни разве что российскому. И даже походка американцев, и весь их body language — «язык тела» напоминали Неизвестному уральских лесничих и сибирских мужиков. Америка оказалась более сориентирована, близка его прошлому, стремлению к гиперболе, к риску. Ему не надо было перекраиваться, чтобы жить в Америке.
Дело Ростроповича подхватила одна невероятно богатая кузина Неизвестного, принявшись усиленно водить его в дома легендарных миллиардеров — к Дюпонам, Рокфеллерам. «Я считал, что она меня к ним водит, — позже разобрался в ситуации Эрнст, — но выяснилось, что как раз я вожу ее. Ей самой, несмотря на богатство, в такие дома вход был закрыт, а обо мне они читали в «Нью-Йорк таймс» и, вероятно, решили: «Интересная штучка из России, надо бы как-нибудь познакомиться».
Однако он постарался выскользнуть из этого заколдованного круга, не будучи по духу светским человеком. Это, по сути, вторая профессия. А времени у него на овладение второй профессией не было. Скульптор работал руками, очень старомодно, как каменотесы в Древнем Египте. 80 процентов сил и времени Неизвестного уходило на физический труд. Выдающийся американский скульптор Генри Мур говорил ему, что никогда не делал скульптуры больше 50 сантиметров — он делал модель, все остальное — забота помощников-подмастерьев.
«Светская жизнь затормозила мое творчество на годы, — искренне сожалел Неизвестный. — Я экстремист по духу. С точки зрения социума я себя этим поступком откинул на дно — опять! Это сильно снизило мой рейтинг и затруднило мои дела. Но в итоге-то я оказался прав! Если бы я мотался по этим parties, то не успел бы сделать так много. Ты приходишь на прием, тебе вручают 20 визитных карточек, ты обязан откликнуться. Общение нарастает в геометрической прогрессии. Одинокая профессия скульптора не выдерживает таких нагрузок. Я сжег визитные карточки. Перестал общаться… Мне скучно, так же как в Москве, мне было скучно».