XIV
Вида смерти достаточно, чтобы завладеть всем рассудком. Попытки удержать или оттолкнуть этот образ титанические, так как каждая клетка нашего тела испугана этим воспоминанием, пережив его совсем рядом. Каждая наша молекула отталкивает его в самом действии по сохранению и воспроизведению жизни. Мысль о смерти как некое качество, болезнь организма. А силы воли уже не хватает для того, чтобы призвать воспоминание о смерти или отбросить его.
Эмилио долго жил с этой мыслью. Прошла весна, но Эмилио не приходило в голову, что она продолжает цвести на могиле сестры. Мысль о смерти для Эмилио не сопровождалась никакими угрызениями совести. Смерть есть смерть. Она не была самым страшным из сопутствующих ей обстоятельств. Но и смерть прошла, и Эмилио чувствовал, что уже совсем забыл свои ошибки и проступки.
Всё это время, насколько только мог, Эмилио жил уединённо. Он избегал даже Балли, который после того, как вёл себя так хорошо у постели Амалии, уже совершенно забыл все эти чувства, что ему внушила больная Амалия. Эмилио не мог простить Стефано за то, что он снова стал прежним. Теперь это была единственная вещь, в которой Эмилио упрекал Балли.
Когда же потрясение Брентани ослабло, ему показалось, что он потерял равновесие. Эмилио побежал на кладбище. Пыльная дорога доставила ему немало неприятностей, а также он невыразимо страдал от жары. На могиле Эмилио принял позу созерцателя, но он и не думал им быть. Его самым сильным чувством в этот момент было ощущение жжения раздражённой кожи от солнца, пыли и пота. Дома Эмилио умылся, и как только его лицо обрело свежесть, он совсем забыл о своей прогулке. Он почувствовал себя очень одиноким. Брентани вышел с неопределённым намерением к кому-нибудь пристать, но на лестничной площадке, где он однажды нашёл желанную помощь, вспомнил, что совсем близко мог найти человека, который научил бы его помнить, синьору Елену. Поднимаясь по ступенькам, Эмилио сказал себе, что он совсем не забыл Амалию, но он забыл потрясение от её смерти. Вместо того чтобы вспоминать её хрип в последней борьбе, Эмилио вспоминал её грустной, обессиленной, представлял, как она смотрит на него своими серыми глазами, упрекая в том, что он её покинул. Или же Эмилио вспоминал, как безутешная Амалия ставила на место чашку, приготовленную для Балли, или, наконец, вспоминал её жесты, слова, рыдания от гнева или отчаяния. Всё это были воспоминания, наводящие Эмилио на осознание своей вины. А ему надо было перекрыть все эти воспоминания моментом смерти Амалии, синьора Елена помогла бы ему в этом.
Сама Амалия была незначительна в жизни Эмилио. Он не мог вспомнить, что она проявила желание стать с ним ближе, когда он для того, чтобы спастись от Анджолины, попытался сделать их отношения более тёплыми. Только смерть Амалии имела значение для Эмилио, по крайней мере, она освободила его от постыдной страсти.
— Синьора Елена дома? — спросил Брентани у служанки, которая открыла ему дверь.
Очевидно, в этом доме не привыкли к частым визитам. Служанка — приятная блондинка — не позволила Эмилио войти и принялась громким голосом звать синьору Елену. Та вышла в тёмный коридор из боковой двери и остановилась, освещённая светом, что падал на неё из комнаты.
«Как же я хорошо сделал, что пришёл!», — подумал радостно Эмилио, чувствуя себя взволнованным оттого, что видит седую голову Елены, которая была слабо освещена и отбрасывала те же отблески, что и в то утро смерти Амалии.
Синьора Елена приняла Эмилио очень радушно:
— Я так давно надеялась вас увидеть. Как же мне приятно!
— Мне тоже, — сказал Эмилио со слезами в голосе.
Дружба, что была предложена ему этой женщиной у смертного ложа Амалии, сильно волновала его:
— Мы знаем друг друга недолго, но провели вместе такой день, что можем чувствовать себя знакомыми больше, чем если бы были связаны годами близких отношений.
Синьора Елена провела Эмилио в ту комнату, из которой вышла, она имела форму кухни квартиры Брентани, над которой и была расположена. Обстановка этой комнаты была очень простой, даже скудной, но всё содержалось с большой аккуратностью, и не чувствовалось потребности в другой мебели. Однако эта простота казалась даже чрезмерной в отношении стен, которые были оставлены совершенно голыми.
Служанка принесла зажжённую керосиновую лампу, пожелав громким голосом доброго вечера. Затем она ушла.
Синьора Елена посмотрела ей вслед с добродушной улыбкой:
— Мне не удаётся отучить её от привычки желать доброго вечера, когда она приносит лампу. В конце концов, это не так ужасно. Джо-ванна — хорошая девушка. Очень наивна. Это странно — встретить в наше время наивного человека. Постоянно хочется вылечить её от этой замечательной болезни. Когда я ей рассказываю что-нибудь о современной моде, она делает такие глаза.