Эди Марш заплатила соседскому пареньку, чтобы слил бензин из брошенной Щелкунчиком машины и запустил портативный генератор. Она дала ему пятидолларовую купюру из тех шести, что нашла в ящике для инструментов в гараже торговца. Ничтожная заначка; Эди рассчитывала, что где-то есть еще.
Когда стемнело, она прекратила поиски и уселась в кресло Тони, положив рядом монтировку. Звук телевизора Эди включила на полную мощность, чтобы заглушить ночные шорохи и шепотки. Дом без дверей, окон и крыши – все равно что чистое поле. Снаружи было темно и жутко; люди, пробиравшиеся по неосвещенным улицам, казались привидениями. Рядом – никого, и Эди колотила дрожь. Она бы с радостью укатила на огромном, словно катер, «шевроле» Торреса, но выезд загородила машина Щелкунчика; ее Эди угнала бы с не меньшей радостью, если бы треклятый напарник не увез чертовы ключи. Придется торчать здесь до рассвета, когда одинокой женщине с двумя карликовыми таксами будет не так опасно появиться в городе.
Эди собиралась убраться из округа Дейд, пока еще что-нибудь не пошло наперекосяк. Операция провалилась, и она винила только себя. Скромный преступный опыт не подготовил ее к непонятным и зловещим передрягам в зоне бедствия. Все были на пределе; во мраке зрели зло, насилие и безумие. Такая игра ей не по зубам. Утром на попутке она доберется до Вест-Палма, съедет с квартиры и поездом отправится домой в Джексонвилл, где попробует помириться с дружком. За мировую придется расплачиваться, по меньшей мере, неделей минетов – учитывая, сколько она сперла с его счета. В конце концов он пустит ее обратно. Все они одинаковые.
Эди с отвращением пялилась в телевикторину, когда с порога ее окликнул мужской голос. Тони! – подумала она. Боров вернулся!
Эди схватила монтировку и вскочила с кресла.
– Полегче! – Мужчина в дверях поднял руки.
Это был не Торрес. Худощавый блондин в круглых очках, со светло-коричневым портфелем и ботинках «Хаш Паппиз» в тон. В руке манильская папка.
– Что вам нужно? – Эди держала монтировку небрежно, будто носила ее при себе постоянно.
– Совсем не хотел вас напугать, – сказал человек. – Я Фред Дав, работаю в «Среднезападном Ущербе».
– О! – Эди ощутила приятный трепет – как в тот раз, когда впервые встретила молодого Кеннеди.
Фред Дав заглянул в папку и спросил:
– Я не перепутал адрес? Это Калуса, 15600?
– Все верно.
– А вы – миссис Торрес?
Эди улыбнулась.
– Прошу вас, – сказала она. – Зовите меня Нерией.
8
Бонни с Августином резали пиццу, когда его приятель из ФБР заскочил на минутку, чтобы забрать пленку с последним сообщением Макса Лэма. Он прослушал ее несколько раз на магнитофоне в гостиной.
Бонни следила за лицом агента, но оно оставалось совершенно непроницаемым. Наверное, их этому специально учат, подумала Бонни.
Прокрутив пленку в последний раз, агент повернулся к Августину:
– Где-то я читал про эту «скрипучую машинерию человечества».
– Я тоже. Все голову ломаю.
– Представляю, как в Вашингтоне над пленкой засядет бригада лучших психиатров…
– Или дешифровщиков, – добавил Августин.
Агент улыбнулся:
– Точно. – Он взял на дорожку горячий клин с пепперони и распрощался.
Когда дверь за ним закрылась, Августин прямо спросил у Бонни то, на что агент лишь намекнул: вероятно ли, что Макс написал нечто подобное сам?
– Исключено, – ответила миссис Лэм. Макс занимается джинглами и слоганами, а не метафизикой. – Он мало читает. Последняя книга – одна из автобиографий Трампа. [20]
Это убедило Августина, что Макс по телефону не юлил – им командовал таинственный человек. Но зачем? Крайне странная ситуация.
Бонни сходила в душ. Она появилась в голубенькой фланелевой ночнушке, напомнившей Августину о давней пассии. Бонни обнаружила сорочку в шкафу.
– С ней что-то связано? – спросила Бонни.
– Пылкая страсть.
– Вот как? – Бонни присела к Августину на диван, но на чисто дружеском расстоянии. – Попробую угадать. Стюардесса?
– Сейчас повтор Леттермана будет, – сказал Августин.
– Официантка коктейль-бара? Манекенщица?
– Спать ужасно хочется. – Августин взял биографию Леха Валенсы и открыл том посередине.
– Инструктор аэробики? Секретарша адвоката?
– Хирург-интерн. Однажды ночью мы принимали душ, и она попыталась удалить мне почки.
– Отсюда и шрам на спине? Буквой «У»?
– Слава богу, она была не уролог. – Августин закрыл книгу и взял телевизионный пульт.
– Вы ей изменили.
– Нет, но она так считала. Кроме того, ей мерещились сороконожки в ванне, кубинские шпионы отравляли ее лимонад, а Ричард Никсон работал в ночную смену в продуктовой лавке на Берд-роуд.
– Наркотики?
– Несомненно. – Августин отыскал матч «Доджеров» по спортивному каналу и прикинулся увлеченным игрой.
Бонни попросила показать шрам поближе, но Августин не согласился:
– У дамочки слабые хирургические навыки.
– У нее был настоящий скальпель?
– Нет, штопор.
– Господи…
– Что у женщин за тяга к шрамам?
– Я так и знала, – сказала Бонни. – Вас уже об этом спрашивали.
Августин не мог понять – она что, заигрывает? Он не знал, как вести себя с замужней женщиной, чей супруг недавно пропал.
– Давайте так, – сказал он. – Вы рассказываете все о вашем муже, и тогда я, может, покажу вам этот дурацкий шрам.
– Договорились, – ответила Бонни, натягивая на колени ночную рубашку.
Макс Лэм влюбился в Бонни Брукс, когда она служила помощником пресс-секретаря фирмы «Креспо Миллз Интернешнл» – ведущего производителя закусок и завтраков. «Родейл и Бернс» отвоевала выгодный заказ на рекламу «Креспо», и Максу поручили организовать в печати и на радио кампанию по продвижению нового сухого завтрака под названием «Сливовые Хрустяшки». Бонни Брукс прилетела из чикагского отделения фирмы для консультаций.
Вообще-то «Сливовые Хрустяшки» были обыкновенными кукурузными хлопьями в сахарной глазури, перемешанными с твердокаменными кусочками сушеных слив, то есть чернослива. Только слово «чернослив» ни под каким видом не могло появляться в рекламе – таков был корпоративный указ, с которым Макс и Бонни искренне соглашались. Продукт адресовался сладкоежкам от четырнадцати и младше, но не «лицам пожилого возраста», страдающим запором.
Уже на втором свидании, проходившем в пакистанском ресторане в Гринич-виллидж, Макс огорошил Бонни слоганом для нового продукта «Креспо»: Тебя Сливовые Хрустяшки осливят и просливят!
– Тут обыгрываются «осчастливят» и «прославят», – поспешил объяснить Макс.
Сама Бонни избегала сомнительных каламбуров, но тем не менее сказала: в лозунге что-то есть. Ей не хотелось остужать энтузиазм Макса, тем более что он – специалист и творческая личность, а она лишь готовит пресс-релизы.
На салфетке Макс коряво набросал косящую глазом бойкую птичку майну, которая будет изображаться на упаковках как символ «Сливовых Хрустяшек». Он предложил сделать ее фиолетовой («как слива!») и дать ей имя «Майна Дайна». Тут Бонни поняла, что пора высказаться и на правах коллеги напомнить о множестве продуктов, где уже использован логотип с птицей: «Фруктовые Колечки», «Какао-Дутыши», корнфлекс «Келлоггз» и так далее. Еще она осторожно спросила, разумно ли давать птице имя престарелой, хоть и любимой многими телевизионной певицы.
Бонни: Птичка предполагается самкой?
Макс: У нашей птицы неопределенный пол.
Бонни: А майны вообще сливы едят?
Макс: Вам говорили, что вы очаровательны?
Макс влюблялся в Бонни, а она (правда, менее стремительно) в него. Начальникам фирмы лозунг Макса понравился, но «Майну Дайну» они напрочь отвергли, что совпало с мнением администрации «Креспо Миллз». Когда новый продукт наконец дебютировал, на упаковке красовалось подобие легендарного баскетболиста Патрика Юинга, [21] забрасывающего в корзину ошалелую мультяшную сливу. Проведенные позже опросы показали, что многие покупатели принимают ее за огромную виноградину или чернослив. «Сливовым Хрустяшкам» не удалось отвоевать существенного места на рынке фруктовых смесей для завтрака, и продукт незаметно сгинул с магазинных полок.
20
ДональдДжон Трамп (р. 1946) – американский финансист-миллиардер, заявлявший, что он – человек, который сотворил себя сам.
21
Патрик Юинг (р. 1962) – американский баскетболист, двукратный олимпийский чемпион (1984, 1992 гг.).