— Необыкновенно, — ответил я. — Выдающегося гуманиста всех времен и народов.
— Расскажи… — прошептала она.
В тот ясный и холодный осенний денек мы собирались брать группу Золотцева по кличке Хулиган. Председатель торговозакупочного кооператива «Роза» должен был привезти на площадь автовокзала в Химках восемьдесят тысяч, и мы очень надеялись, что Золотцев за такой суммой явится сам. По нашим оперативным данным; на нем были как минимум два убийства, и это он лично замучил пытками до смерти молодую женщину, бухгалтера кооператива «Содружество». Имелись также сведения о нескольких изнасилованиях, о развратных действиях с несовершеннолетними, но ни потерпевших, ни свидетелей, готовых идти в суд, не было. Бывший десятиборец, двухметровый и стокилограммовый Хулиган умел затыкать рты. По самым приблизительным подсчетам, в его банде насчитывалось не меньше двенадцати членов. На вооружении обрезы, пистолеты, велосипедные цепи и стальные прутья.
Площадь была блокирована уже часа за два до назначенного срока. Собственно, основная работа возлагалась на одетых в штатское омоновцев, мы, оперативники, были на подхвате. Я, например, сидел в нашей «разгонке», укрытой в одном из боковых проездов, вместе с водителем Виталькой, который непрерывно травил бородатые анекдоты. Неожиданности не планировались.
Встреча должна была состояться в семнадцать часов. Как договорились, председатель «Розы» подъехал без пяти, вылез из своей «волги» и остался стоять с портфелем в руках. В десять минут шестого на площадь выехали голубые «Жигули». Еще через пару минут «москвич». Они остановились неподалеку от председателя, но никто не торопился выходить к нему. В обеих машинах сидело человек восемь. В семнадцать двадцать показался «мерседес» Золотцева. Он сам сидел за рулем, с ним были еще двое. Припарковавшись поодаль. Хулиган опустил боковое стекло. Вероятно, это было сигналом, потому что из «москвича» вылез небольшого росточка парень и вразвалочку направился к председателю. Коротко переговорив, он взял у него из рук портфель и так же неторопливо пошел через всю площадь к «мерседесу». Все шло самым замечательным образом, и тут председатель совершил непростительную глупость. Потом он, сокрушаясь, объяснял, что видел, как все дальше и дальше уносят его деньги, а никто не хватает преступника. Ему вдруг на нервной почве взбрело в голову, что милиционеры зазевались, и он, обернувшись, отчаянно замахал рукой.
У Хулигана оказалась отменная реакция. «Мерседес» рванул с места так, что пыль встала столбом. Через две секунды он пронесся мимо нас, и Виталик сумел показать, что его реакция не хуже. Все остальные остались сзади, но нашей старой разбитой «волге» было трудно тягаться с «мерседесом». Шансы уравнивала дорога — столько на ней было ям, трещин и ухабов.
— Остановитесь! — орал я в мегафон. — Милиция! Но Хулиган постепенно отрывался. Я открыл боковое окно, высунулся по пояс и выстрелил для начала в воздух. «Мерседес» вильнул и ушел вперед еще метра на три. Я выстрелил еще раз, целясь в колесо, но машину трясло, и пуля щелкнула в бампер.
— Держись! — заорал мне Виталик. — Обойду слева!
Он выскочил на обочину, скользя левыми колесами по самому краю кювета, и на секунду сумел поравняться с «мерседесом». Я увидел, как человек на заднем сиденье опускает стекло, одновременно поднимая обрез. И выстрелил в третий раз.
Золотцев ткнулся лицом в руль, «мерседес» круто ушел вправо, его перенесло через канаву, он дважды перевернулся и влетел в телеграфный столб.
По прокуратурам меня таскали в общей сложности месяцев восемь. Моя пуля попала Хулигану под левую руку и пробила сердце. Двое других остались живы, хоть и были изрядно покалечены. Главное обвинение предъявлялось такое: я не имел права стрелять в Хулигана, потому что никаких противоправных действий, кроме отказа остановиться, он не совершал. Бесстрастные рожи моих следователей стали сниться мне по ночам. Разговаривать с ними о том, кто такой Золотцев, было бесполезно, они делали вид, что не понимают. И я, сжав зубы, держался версии, что целился в колесо, но в момент выстрела машину подбросило на ухабе. Слава Богу, Виталик все подтверждал.
В конце концов, дело все-таки прекратили, но из розыска пришлось уйти. Как сказал тогда Валиулин, чтоб и овцы были сыты, и волки целы.
Я замолчал. Марина змейкой скользнула под одеяло, обняла меня за шею и поцеловала в подбородок.
— А куда ты стрелял на самом деле? — тихонько спросила она, и я близко-близко увидел ее широко раскрытые глаза.
— В Хулигана, — сказал я честно.
— Так я и думала, — с удовлетворением вздохнула она. Был второй час ночи, когда я проводил ее до подъезда. Заспанная лифтерша открыла на наш звонок и с большим неодобрением наблюдала, как мы еще и еще раз целуемся на прощание.
Я шел по весеннему ночному городу, вдыхая свежий, наполненный запахом цветущих деревьев воздух. Во всем теле и в голове была удивительная легкость. Я просто шел и дышал, гоня от себя прочь все мысли о завтрашних делах. Навстречу по другой стороне переулка прошла припозднившаяся парочка. Мужчина что-то глухо бубнил, а женщина разговаривала высоким, взволнованным голосом. Я разобрал слова «этаж», «насмерть» и «вдребезги». Повернув за угол, я остановился. Что-то происходило на том конце двора, за детской площадкой. Там стояла «скорая» и две милицейские машины с включенными мигалками. Бегом я оказался рядом с ними через полминуты.
— Самоубийца, — доложил узнавший меня сержант-водитель и показал наверх. Сверзился с пятого этажа.
Несмотря на поздний час, вокруг стояли несколько жильцов дома. Два санитара охраняли труп на асфальте, уже прикрытый от нескромных глаз простыней. Я присел на корточки и откинул край. Вероятно, погибший ударился головой — вместо лица была кровавая маска. Но я узнал его по тонкой шее и железным зубам, которые блестели между разбитых губ. Кошкодав Сипягин умер, так и не успев написать чистосердечное признание.
15
Невыспавшийся, с кругами вокруг глаз, злой как собака, Дыскин сидел напротив меня и остервенело ругался.
— Самоубийство! — едчайшим голосом произнес он, устав материться. — Да эта гнида была способна на самоубийство не больше, чем чугунная сковородка!
Я молчал, потому что сказать мне было нечего. Следов борьбы в квартире Сипягина не обнаружено, но заклеенный на зиму балкон был распахнут совсем недавно: клочья бумаги остались и на притолоке, и на балконной двери. В мертвенную фарфоровую аккуратность сипягинского жилища это не вписывалось. Впечатление, однако, не доказательство. Чужих отпечатков пальцев на рамах и ручке двери обнаружено не было. Отработка жилого сектора на этот раз ничего не дала.
Я молчал, хотя тоже был уверен, что Сипягин убит. Я видел тех двух ребят, что сопровождали лысого к Шкуту, и мне нетрудно было представить, как один из них легко берет щуплого живодера за горло, а другой в это время, надев перчатки, открывает дверь на балкон… Может, было так, может, иначе. Но в одном я теперь был уверен твердо.
Кто-то очень неглупый, хитрый и расчетливый постоянно играет в занимательную игру, в которой неизменно выходит победителем. Он не просто развлекается, он играет всерьез, на большие ставки. Что ни ход, то разыгранная комбинация! Убит Черкизов, взят «общак», а подставлен Витька. Да не просто подставлен, а так, что дочери крупного мафиози достается прекрасная квартира в престижном доме.
Убит Шкут. Убит, потому что знал что-то о деталях предыдущей операции. Перед смертью его пытали, и я, кажется, догадываюсь, зачем. Тех, кто взял из сейфа Черкизова сберкнижки на предъявителя, теперь интересовало, где вкладыши. Но Шкут, скорее всего, этого не знал. Впрочем, он все равно был обречен. А из его убийства извлечена двойная выгода: в квартиру подброшены вешдоки, проходящие по кражам с тряпками, и даже для полной убедительности — список, значит, поиски наводчика милицией прекращаются.
И наконец, убит Сипягин. Надо думать, как только Дыскин его отпустил домой, он бросился сообщать тому, кто нанял его для убийства кота, — и это сообщение стоило ему жизни. Решение было принято быстро. А потом точно так же выполнено.