«Допрошенный в качестве потерпевшего Бочаров И. И. показал, что 11 сентября он и его жена Бочарова А. Г. находились у себя на даче. Примерно в 22 часа они легли спать. Ночью на даче он услышал шум. Почти одновременно в его комнату вошли двое мужчин с фонариком. Один из них, угрожая ножом, отвел его в комнату, где находилась его жена. Ему связали руки. В комнате постоянно находились двое преступников (Стариков и Гаглидзе). Кроме того, часто заходил третий преступник (Филонов), который проявлял наибольшую активность, требуя выдачи денег, золота, драгоценностей, а также ключей от московской квартиры, угрожая ему и жене раскаленным утюгом. Четвертого преступника (Галая) он видел лишь непродолжительное время, когда тот заглянул в комнату. На лице при этом у него была какая-то тряпка с прорезью для глаз…»
Увидев в руках у Филонова раскаленный электроутюг, Илья Ильич сказал жене негромко и спокойно:
— Леля, отдай им все, что они просят. Не стоит оно того…
По плану в город должны были ехать Марат со Стариковым, а Филонов с Шалико оставались сторожить Бочаровых и ждать звонка. Но в последний момент Филон вдруг взбунтовался: он, дескать, тоже желает на «сладкую квартиру». При этом глаза его поблескивали хитро и зло: «Меня не проведешь!» Марат выругался, но препираться уже не было времени: вот-вот отходила последняя электричка.
Стариков с Гаглидзе так и не дождались звонка с известием, что все в порядке. Городская квартира Бочаровых оказалась на охране, и Галая с Филоновым взяли с поличным на месте преступления. Шуру и Шалико задержали на вокзале, когда они с первой утренней электричкой прибыли в столицу. Похищенные монеты и картины вскоре изъяли у Одинцовой Елены Сергеевны, сводной сестры Старикова, уголовное дело в отношении которой было прекращено за недоказанностью. Она утверждала, что ничего не знала о происхождении оставленных у нее на хранение чемоданов, а фактов, говорящих об обратном, в распоряжении следствия не имелось.
На этом дело и кончалось.
Я перевернул последнюю страницу. Вошел Сухов.
— Ну как, понял что к чему? — спросил он, отбирая у меня папочку и пряча в сейф.
Я кивнул. Я действительно понял, кажется, главное, что хотел мне внушить Сухов. Мы имеем дело с опытными рецидивистами, которые вышли на свободу отнюдь не с чистой совестью, взялись опять за свое и, судя по всему, готовы черт знает на что.
— Значит, так, — сказал я. — За последнее время в городе было совершено несколько ограблений квартир с антиквариатом, причем преступники до сих пор не найдены.
Сухов посмотрел на меня с удивлением:
— Я тебе этого не говорил…
— А недавно, — продолжал я уже уверенней, — ограбили квартиру генерала Долгополова, причем забрали его именной пистолет. Никита Долгополов приятель Саши Латынина. А пистолет обнаружился у Кригера. Следовательно, найдя Сашу, можно выйти на тех, кто ограбил Долгополова, а может быть, и убил Кригера.
— Молодец, — сказал Сухов с уважением. — Тебе бы у нас работать.
Вот она, похвала профессионала! Дождался наконец. Теперь надо было развить достигнутый успех.
— И в этом свете, хоть ты меня и ругаешь, а я кое-что сделал. Положим, Старикова вы бы и так нашли, по номеру машины. А вот Марат…
— Да, насчет Марата, — перебил меня Сухов. — Забыл тебе сразу сказать. Я тут проверил, пока ты читал, это не тот Марат.
— А какой? — спросил я довольно бессмысленно. От растерянности я, видимо, утратил способность нормально формулировать.
Но Сухов понял меня. Правда, по-своему.
— Интересно, да? — спросил он с хитрой улыбкой. — Ладно, узнаю для тебя лично.
Вот тебе и мгновенное озарение! Еще одно грустное подтверждение, что я не Моцарт и не Менделеев.
— Ничего, — утешал меня Сухов, подписывая пропуск на выход, — это бывает. Особенно, когда очень уж хочешь, чтоб так было. Видишь одни «за», а «против» будто и нету. Между прочим, в нашем деле — вреднейшая штука.
Я понял, что, войдя в это здание дилетантом, дилетантом из него выхожу.
— Короче, договорились, — сказал Сухов, пожимая мне на прощание руку. — Больше ты с ними не вяжешься.
Полчаса назад я бы ответил ему что-нибудь вроде: «Хорошо бы ты их тоже об этом предупредил». Но теперь промолчал.
У меня было над чем поразмыслить, шагая по длинным коридорам здания московской милиции. Опять стало неясно, откуда они узнали, что я живу у Феликса. А сейчас к этому прибавился вопрос, как меня обнаружили в Доме журналиста. Я чего-то не учитываю? Или тут нагромождение случайностей? А может, то и другое?
Когда я вышел на улицу, меня очередной раз озарило — без всякой связи с предыдущим. Но теперь я уже был научен скептически относиться к такого рода проявлениям своего организма. Осторожно, словно полное до краев блюдце, я донес свое открытие до ближайшего телефона-автомата и набрал номер Сухова.
— Забыл, что ли, чего? — поинтересовался он.
— Наоборот, вспомнил, — ответил я. — Эту сводную сестру Старикова зовут Елена Сергеевна и жену Латынина — тоже 'Елена Сергеевна. Может, стоит проверить, а?
Сухов молчал.
— Алло! — крикнул я в трубку.
— Не кричи, слышу, — сказал он, как мне показалось, с досадой. Проверили уже.
— Ну, и?..
— Опять ты суешь нос не в свои дела!
— Понял! — ответил я радостно.
— Учти, я тебе ничего не говорил, — сказал Сухов и повесил трубку.
А почему я, собственно, радуюсь, пришла мне в голову мысль. Разве это открытие, которое к тому же сделано до меня, что-нибудь проясняет? Нет, надо признать. Скорее уж наоборот — еще больше усложняет.
25
В кабинете было накурено до потолка. Протасов сидел за своим столом перед пепельницей, полной окурков, и читал какой-то журнал.
— Ну как тебе понравилось? — спросил он меня вместо приветствия.
— Что именно? — не понял я.
— Как «что»? Ты собственную газету читаешь когда-нибудь?
Тут только я вспомнил, что у Протасова в воскресенье должен был быть материал. Притом, что ему, кажется, все на свете давным-давно надоело, он к каждой своей публикаций относится трепетно, будто она первая. На следующий день приходит в редакцию с самого утра и бродит по коридорам, нарываясь на похвалы. Я сам люблю, когда меня хвалят, отмечают и все такое: газетная статья живет недолго, и, если не заслужила сиюминутного признания, на вечность рассчитывать уже не приходится. Но в последнее время мне стали что-то все меньше нравиться протасовские очерки, начало казаться, что он повторяется… Скрывать это с каждым разом было все труднее, он и так посматривал на меня волком, и я приноровился отнекиваться: не читал, не было времени. Сегодня у меня было к тому законное основание.
— Ты же знаешь, Валя, я дома-то не живу.
— Громов тоже газету выписывает, — проворчал Протасов.
— Прочту, сегодня же обязательно прочту, — пообещал я — Мне звонил кто-нибудь?
— Завражный тебе звонил.
Я отправился в кабинет ответственного секретаря.
— Наконец-то! — закричал Глеб, увидев меня. — Там, в приемной, тебя с утра девушка дожидается, говорит, хочет беседовать только с тобой. Оч-чень милая, оч-чень симпатичная! Если там материал — умоляю, сделай к пятнице!
У Завражного все девушки очень милые и симпатичные.
— Глеб, — сказал я, — у меня удостоверение пропало.
— Получишь выговор.
— Глеб, — сказал я торжественно, — у меня его похитили при исполнении служебных обязанностей! Мне неохота было получать выговор.
— А милиция в курсе?
— Да, — ответил я честно, имея в виду Сухова.
— Ладно, разберемся. Пойди к завредакцией, пусть выпишет тебе другое. Но чтоб к пятнице был материал.
Девушка и впрямь оказалась довольно милая. Одета во все простенькое, отечественного пошива, на лице ни следа косметики, никаких украшений, звать Ира Уткина. Мы с ней пошли ко мне в кабинет, я прогнал оттуда Протасова, растворил окно и сел слушать.
Два года назад она вышла замуж. Познакомились они в Крыму, на отдыхе, и, честное слово, ничего между ними даже не было. Он из Курска. Обменялись адресами, просто так. А осенью приходит от него письмо: то да се, как живешь, я живу ничего, костюм себе купил и так далее. Она ответила, он в следующем письме карточку свою прислал — на фоне призов и грамот, спортсмен, мастер спорта по боксу. И вдруг ни с того ни с сего телеграмма: «Встречай десятого. Сергей».