— Да! — встрепенулась Пырсикова. Глазки ее мгновенно высохли и заблестели по-иному. — Что я за дура! Вот это действительно может вам быть интересно. Значит, так. Примерно недели две назад раздается вот здесь звонок. — Она показала на телефон, как бы призывая его в свидетели.
— Я беру трубку, мужской голос говорит: «Будьте любезны, можно попросить Ольгу Васильевну Троепольскую?» Приятный такой баритон, вежливый, я бы даже сказала, интеллигентный. Знаете, бывает, про актера, который в кино за кадром текст читает, говорят, что у него умный голос. Так вот это именно такой голос и был — умный…
— Не трепись, Пырсикова, — оборвала ее Петрова. — Говори по делу или дай, я расскажу. Мне, кстати, этот голос никаким особым не показался.
— Он, что же, не один раз звонил? — спросил я, чтобы не дать им уйти в сторону.
— Ну конечно! — сказала Лариса. — В том-то и дело! Слушайте дальше. — Она уже, кажется, вошла в роль рассказчика детективной истории и не могла обойтись без отступлений и затяжек. — Я беру трубку, он просит Ольгу. Пожалуйста. Она подходит, говорит: «Да, я». Потом целую минуту слушает молча, я только вижу, у нее лицо прямо зеленеет, а потом…
Пырсикова округлила глаза и сделала паузу.
— Ох, актриса, — вздохнула Петрова.
— Потом она сказала ему такое… Мы с Татой чуть под стол от смеха не свалились. Я, конечно, понимаю, она на стройке работала, там всякого наслушаешься. Но что наша Ольга на такое способна, мы не представляли!
— Мы, по-моему, много чего про нее не представляли, — пробормотала Петрова, а я подумал, что надо будет потом поговорить с ней отдельно. Пырсикова многословна, очень эмоциональна, но, похоже, не глубока. В Петровой мне чудился более рациональный, мужской склад ума.
— Но он потом звонил еще, — напомнил я.
— Звонил, — подтвердила Лариса. — Если Ольга подходила сама, она с ходу швыряла трубку, а если кто-нибудь из нас, то мы говорили, что ее нет.
— А сама Ольга рассказывала, что он ей говорил в тот первый раз?
— Да, какие-то угрозы. «Тебе располосуют личико, тебе выпустят кишочки…» Потом что-то ужасное про паяльник… Так, кажется, Натуль?
— Ага, — подтвердила Петрова. — И все это умным интеллигентным голосом.
— Погодите, погодите, — сказал я быстро, чтобы не дать им снова начать спорить. — А сама Ольга как объясняла эти звонки?
Они переглянулись.
— Видите ли, — медленно начала Наташа, — тут в двух словах не скажешь. Мы интересовались, конечно. Она что-то нам отвечала. В том роде, что знает, чьи это штучки. Она не придавала этому слишком большого значения, ну и мы тоже соответственно. Дело в том, что это… — Она запнулась. — Как бы вам объяснить? Не выглядело для нас чем-то сверхординарным, вот!
«Ничего себе, — подумал я, — ну и нравы тут у них, в редакции!» А вслух спросил:
— Вам что же, постоянно звонят с угрозами?
— Вы не поняли, — с легкой досадой ответила Петрова. — Вернее, я плохо, видно, объяснила. Нам — нет. Никогда. Да если бы мне или Лоре (в этом месте Пырсикова в ужасе затрясла головой) позвонили и такое сказали, мы бы точно от страху окочурились! А с Ольгой такое уже бывало.
— И часто?
— Нет, но один раз, по крайней мере, было. Помнишь, Лора, ее «Шесть ступеней…»? Это тогда, кажется.
— А, точно! «Шесть ступеней вниз» — потрясающий был материал!
— Ольга написала статью про спекулянток, которые торгуют шмотьем и импортной косметикой в общественных туалетах. Естественно, был шум, их прижали, но не сразу. Тогда Ольга написала вторую, потом третью. Вот после второй ей и звонили: грозили, что плеснут в подъезде соляной кислотой в лицо. А она только смеялась.
— Это почему же?
— Во-первых, говорила, что у них кишка тонка, не тот, дескать, народец, только визжать умеют. А во-вторых, хотя, может, это как раз во-первых, была она какая-то бесстрашная, как мужик. Ведь она и после первой, и после второй статьи снова туда ходила!
— Бр-р-р! — передернула плечами Пырсикова. — Я бы и первый раз туда не пошла с ними разговаривать.
— Когда все это было? — спросил я, открывая записную книжку.
— Давно! — махнула рукой Петрова. — Больше года назад. Потом ее еще один раз чуть не побили, когда она писала про билетную мафию. Знаете, которые студентов подряжают в очередь записываться за театральными билетами, а потом ими торгуют.
Я подумал, что эта Ольга была, суля по всему, молодец девка.
— Она, что же, специально сама себе такие темы брала или ей поручали?
— В том-то и дело, что сама! У нас ведь отдел писем, понимаете? Мы по идее должны заниматься тем, что волнует читателей в смысле быта, сферы обслуживания, культуры и так далее. И вот приходит, например, письмо: жалуется читательница на то, что расплодились по дамским туалетам эти самые спекулянтки. Письмо неконкретное — так, взгляд и нечто. «Пора прекратить» и тому подобное. Что мы обычно делаем? Пересылаем его в милицию или в исполком, короче, куда следует. Оттуда отвечают читательнице, копия нам: спасибо за сигнал, учтем, примем меры. Полный ажур! А Ольга — нет. Ольга такие письма не пересылала, она хваталась за них, как за тему. И лезла в самую гущу. Она, если хотите знать, была журналист милостью Божьей, вот как бывает милостью Божьей музыкант или художник.
— О мертвых или хорошо, или ничего, — провозгласил Северин, появляясь на пороге лабиринта с блокнотом Троепольской в руках. — У вас тут прекрасная акустика, просто не знаю, как вы творите. Спорить готов, что ничего подобного вы ей при жизни не говорили, — сказал он, относясь уже непосредственно к Петровой.
— Не говорила, — вздохнула та, — и правильно делала. Между нами, как вы говорите, не для протокола, Ольга писала-то неважно. Она фактуру собирала блестяще, мозги у нее были повернуты на проблему хорошо, а вот материал слепить у нее не очень получалось. Вечно мы с Чижом переписывали что-то, доделывали.
— И все-таки, вы ей завидовали, а? — догадываясь, поинтересовался Северин.
— Завидовала, — неожиданно легко согласилась Петрова. — Я старая черепаха Тортилла и очень хорошо понимала, что она-то еще научится писать, а я уже не научусь… Вот так, как она…
— Неужели это так сложно? — совершенно искренне удивился я.
— Представьте себе! А еще представьте себе, что среди журналистов это очень мало кто умеет.
— А мне всегда казалось, что в этом самая соль вашей работы, — заметил иронически Северин, — вскрывать недостатки, обнажать пороки…
— Казалось правильно. И сейчас, между прочим, с нас, наконец, стали ее, кажется, спрашивать — оттуда, сверху. — Она довольно неопределенно ткнула пальцем в потолок. — Раньше… Раньше тоже спрашивали. Но если не выполняли, никто не сердился слишком сильно. Я двадцать лет работаю в газете, можете мне поверить. Ведь как делается критический материал? Пойдите в суд, в прокуратуру, в милицию, в народный контроль, в торговую инспекцию, вообще в любой проверяющий, контролирующий, карающий орган. Материала — вагон, бери на любой вкус и пиши судебный очерк, моральную статью, поднимай проблему. Надо лишь уметь сделать правильные выводы, ну и можно еще врезать кому-нибудь, кому недоврезали, на ваш вкус, до вас. Нет, такая публицистика тоже должна существовать, даже обязана. Но только такая?..
Мне показалось, что Петрова что-то уж очень сильно вошла в раж, а главное, отвлеклась от темы.
— Понятно, — сказал я, стараясь интонационно подвести итог ее выступлению. — Значит, Ольга была журналистом того типа, который сам, так сказать, ищет недостатки и сам их вскрывает. Какой проблемой она занималась последнее время?
У Пырсиковой снова сделалось растерянное лицо, а Петрова, на глазах остывая, вяло пожала плечами.
— Кажется, что-то с книгами. Точно не знаю. Может быть, Чиж?
— Букинистическая торговля, — объявил Северин, поднимая для всеобщего обозрения Ольгин блокнот. — Тут есть весьма интересные наблюдения. Нет только одного, по крайней мере, я пока не нашел: какими именно магазинами она интересовалась?