— Кому вы звонили, Нина Ефимовна? — участливо спросил я и тут же понял, что показывает она не на меня, а на возвышающегося за мной краснощекого лейтенанта.
— Мне? — изумился тот. Лангуева наконец прокашлялась.
— Вам или другому — какая разница? — раздраженно ответила она. — В милицию звонила!
Северин легонько прихлопнул ладонью по столу.
— Так. Давайте по порядку. Когда и зачем вы звонили в милицию?
— Когда звонила? Да позавчера! Сразу, как случилось, так и звонила.
— Что случилось? — терпеливо спросил Северин.
— Как «что случилось»? — поразилась она. — Ну и порядок у вас там, в милиции! Неужто вы никогда не фиксируете, когда вам граждане звонят с сигналами?
— Фиксируем, Нина Ефимовна, конечно, фиксируем, — успокоил ее Северин, оборачиваясь вопросительно к участковому. Тот смущенно пожал плечами:
— Первый день после отпуска. Не в курсе пока еще…
— Вот! — торжествующе воскликнула Лангуева, — Он не в курсе! А Ольга-то жива, нет?
— Не жива, — коротко ответил Северин. И снова попросил: — Давайте по порядку. Что же случилось, после чего вы звонили в милицию?
— Допрыгалась, значит, — пробормотала вобла себе под нос. — Так я и думала. — И совершенно без всякого перехода начала: — Позавчера вечером, часов около восьми звонок в дверь. Один. Не к нам. Я, честно вам скажу, не любительница бегать открывать Ольгиным дружкам-приятелям, поэтому сижу у себя в комнате. Через некоторое время два звонка. Ну, думаю, нахал! Если тебе Ольга нужна, подождешь у дверей. Я-то сама никого не ждала, у меня все знакомые — люди приличные, сначала по телефону договариваются. И вдруг слышу — ключ в замке поворачивается! Вот это, думаю, новости! Выскакиваю в коридор и вижу его.
— Кого? — не выдержал Северин.
— Да откуда ж я знаю! — раздраженно ответила Лангуева. — Первый раз в жизни его видела! Перепугалась, конечно, маленько, но спрашиваю: «Вы к кому?» А он заявляет: дескать, Ольгин брат двоюродный и Ольга дала ему ключи, попросила вещи кое-какие забрать. А сам, подлец, зыркнул глазами по коридору и берется за ручку нашей двери — не той, откуда я вышла, а другой, у нас тут с мужем две комнаты. Ну я с испугу и ляпнула: это не ее дверь! А он: ах, извините, перепутал! Поворачивается к Ольгиной, ключ в замок вставляет и открывает…
Я услышал, как шумно вдруг задышал за моей спиной участковый.
— А вы?
— Что я? Бросилась к себе и заперлась. Думала, начнет рваться, буду в окно кричать.
— Значит, вы сразу догадались, что это не Ольгин брат?
— Да куда там! С такой рожей… Небритый, куртка грязная, штаны тоже…
— Погодите, — остановил я ее. — Про внешность поговорим отдельно. Пока, что вы делали потом.
— Когда он ушел…
— Еще раз извините, сколько времени он пробыл в комнате?
— Ну… Минут пять, десять. Да что я, засекала?! В общем, когда он ушел, дверь, значит, хлопнула, я подождала еще, а потом сразу к телефону, в 02 звонить. Приехали двое. Покрутились тут, замки понюхали, дверь подергали. Один спрашивает: может, правда, брат? И уехали. Эх вы… — снова укорила она участкового.
— Да я здесь при чем? — не выдержал лейтенант. Северин развернулся ко мне, я понимающе кивнул.
— Где телефон, говорите? В коридоре?
— И вот еще что, — уже набирая номер, слышал я, как Стас говорит участковому, — нужен хороший плотник.
— Плотник есть, — отвечал тот. — Сергей Макарыч, инструмент захватил?
— Захватил, — отвечал один из понятых, и я оценил предусмотрительность участкового.
— Хорошо, — сказал Северин. — Но до, приезда эксперта к двери не подходить. А вот теперь, Нина Ефимовна, давайте поговорим о том, как он выглядел.
Составлять словесный портрет по показаниям одного свидетеля дело не слишком надежное. Я заметил, что мужчины вообще чаще всего запоминают максимум одну-две детали, женщины больше, но ненамного. И еще странно: одежду люди почему-то описывают гораздо точнее, подробнее и охотней, чем лица. Бывает и такое: свидетель уверяет, что преступник у него перед глазами, узнает его из тысячи, а портрет нарисовать не в состоянии. Нина Ефимовна Лангуева оказалась свидетелем явно выше среднего уровня.
— Значит, сначала одежда, — начала она. — На нем была куртка такого, знаете, болотного цвета, в каких за грибами ходят, брезентовая, с капюшоном. Грязная и, мне, показалось, рваная.
— Рваная — где именно?
— Не помню… Но ощущение почему-то осталось, что рваная. А, вот! Пуговицы на ней были как-то пообдерганы, будто их с мясом повыдирали, я запомнила: ни одной пуговицы на куртке не осталось. Под курткой… Рубашка какая-то, кажется, в клетку, а точнее не скажу. Вот штаны были черные, дешевые и очень уж грязные, в пятнах все.
— В каких пятнах, не помните?
— Ну, не как у маляра, конечно. А просто вид был такой, что это рабочая одежда. На ногах кеды или спортивные тапочки, тоже замызганные. Вроде все.
— Больше ничего не припомните? Сумки у него не было? Вообще чего-нибудь в руках он не держал?
— Нет. Не помню…
— Ладно. Спасибо и на этом. Нина Ефимовна, а лицо его вы не запомнили?
— Лицо-о, — протянула растерянно Лангуева. — Что значит, «запомнила»? Узнать — узнаю, наверное.
— А какие-нибудь детали? Вот вы сказали, кажется, он был небрит?
— Да. Усы у него, вот! Как же я про усы забыла! Черные усы!
— Густые?
— Довольно-таки. Но так, не запорожские, естественно.
— Нос?
— Уж больно вы много от меня хотите! — усмехнулась она. — Я и слов-то не знаю, чтоб описывать!
— А я вам помогу, — азартно предложил Северин. — Какой нос: тонкий или мясистый? Крылья носа? Ноздри, вспомните ноздри — большие?
Лангуева устремила взгляд куда-то поверх моей головы, сосредоточенно сдвинув брови, она рассеянно сыпала пепел на халат и не замечала этого. «Клиент медитирует» — говорит про такие минуты Северин и очень их ценит. Он расспрашивал ласково, почти вкрадчиво, стараясь не сбить настроение. Я только успевал записывать.
Не успели мы закончить, как в дверь позвонили. Приехал эксперт НТО Леня Гужонкин. Он тут же сориентировался в обстановке, попросил освободить прихожую, положил на пол свой объемистый саквояжик и откинул крышку. Понятые и Лангуева с любопытством наблюдали за ним. В чемоданчике помещалась лаборатория: пузырьки, пробирки, щипчики, пилочки, пинцеты и захваты. Леня выхватил склянку, ловким движением нацепил ей на горло пульверизатор, вроде тех, которыми пользуются парикмахеры, и подошел к двери в комнату Троепольской.
— Посторонние тут не лапали? — пробурчал он больше себе под нос и нажал на грушу. Тончайшие пылинки наэлектризованного металла вылетали из наконечника черными фонтанами, разбивались о поверхность двери и образовывали большие кляксы с неясным содержанием. Но Гужонкин в этих кляксах ориентировался, как в собственной квартире.
— Пальчики, — произнес он негромко. — А вот, гляди, еще. И вот. Достань-ка мне пленку.
Я наклонился к его чемодану и достал рулон дактопленки. В сущности, это обычный скотч, но очень качественный. Леня отрезал куски один за другим. Он прижимал их к двери, и на них вдруг четко пропечатывался рисунок капиллярных узоров. Потом Гужонкин передавал их мне, и мы с Севериным наклеивали скотч на белую глянцевую бумагу. Священнодействовали мы при полном молчании окружающих, только один раз Лангуева поинтересовалась:
— Наверное, мы с мужем должны будем сдать свои отпечатки, да?
— Всенепременно, — пробормотал Гужонкин, не отрываясь от дела.
Наконец он отодвинулся от двери, последний раз окинув ее взглядом, как художник, оценивающий свою работу. Я заметил, что он даже кончик языка от напряжения высунул.
— Все, — взмахнул он кисточкой, которой очищал наслоения металлической пыли, — можете открывать. Только замочек постарайтесь не. трогать.
— Это ж придется с петель сымать, — почесал в затылке плотник.