— Ладно, выкладывай новости, — буркнул Северин, тяжело опускаясь на стул в балакинском кабинете. Я сел напротив, вдруг почувствовав, как гудят ноги. Глядя на ползущую в разные стороны хитрую Митину ухмылку, я уже тоже не сомневался, что новости есть.
— Во-первых, звонил Гужонкин, — начал Балакин. — Сумка ничего существенного не дала. Зато дал плащ, который лежал в ней. Помните, синий, скомканный? В правом кармане обнаружены остатки белого порошка. Правда, совсем немного, несколько крупинок, они их сейчас исследуют. Но Гужонкин уже сейчас почти не сомневается, что это морфин.
— Так-так, — забарабанил пальцами по столу Северин. — Если это во-первых, значит, есть и во-вторых?
— Есть и в-третьих, — бодро заверил его Митя. — Но я по порядку. В квартире № 32 дома № 16, в той комнате, где был обнаружен труп, с 1946 по 1980 год проживала семья Яроповых. Яропов Кирилл Трофимович, 1899 года рождения, скончался в мае 1968 года; Яропова Анна Кузьминична, 1906 года рождения, умерла в доме для престарелых в феврале 1977 года; Яропов Илья Кириллович, 1938 года рождения, в 1980 году выписан с указанного адреса в связи с осуждением по статьям — обращаю ваше просвещенное внимание; 224, часть 2 — изготовление, хранение и сбыт наркотиков в крупных размерах и 226-1 — организация или содержание притона для потребления наркотиков.
— Сильно, сильно, — одобрительно проворчал Северин. — Давай дальше.
— Дальше нужно было немного раскинуть мозгами, — скромно продолжал Балакин. — Чуть-чуть, самую малость. Ровно столько, чтобы сопоставить эти крупинки с «куклой», которую мы с Невмяновым обнаружили у моего Копцова. Помнишь, Шура, я еще удивлялся, что ж такое надо было покупать? А ведь на сто тысяч даже по оптовой цене сухого морфина надо каких-нибудь граммов четыреста-пятьсот! Как идея?
— Класс! — не удержались мы с Севериным в один голос, а Стас добавил:
— Ну, Митенька, если ты и в-третьих что-нибудь подобное выдашь, будем тебя сегодня качать.
— В-третьих, я не только головой все это время работал, но и ногами. В частности, прокатился на улицу Матросская Тишина, где в следственном изоляторе находится сейчас наш друг Иван Данилович Копцов. Он сейчас такой тихий, такой благостный! А главное, разговорчивый. Вы, конечно, еще сами с ним поработаете, но я пока на всякий случай взял от него приметы хозяина «куклы». Это мужчина ростом примерно 180–185 сантиметров, широкий в плечах, но чуть сутулый, с длинными, как показалось Копцову, руками. Одет в белую рубашку и серые неприметные брюки. На голове кепка, надвинутая на самые глаза. Мужчина оставил «дипломат», дал Копцову 25 рублей и ушел. Было это в день убийства, около девятнадцати часов.
— Не хитрит инвалид? — спросил Северин.
— Не похоже, — покачал головой Балакин. — Какой смысл? Он клянется, что первый раз в жизни его видел. Я ему, между прочим, кое на что намекнул. Зачем в его-то положении еще путаться в дело об убийстве, наркотиках и крупном мошенничестве?
— Постой, — сказал я. — А как он к нему попал, если раньше они не были знакомы?
— Вот! — Балакин торжественно поднял палец. — Очень верный вопрос! И ответ на него еще раз свидетельствует, что инвалид, видимо, не врет. Потому что человек с «дипломатом» передал ему привет от давнего знакомого по прозвищу Пиявка. В миру — Ильи Кирилловича Яропова.
12
Уже через стекло витрины я увидел, что в глянцево-целлулоидном царстве вечнозеленых улыбок в этот ранний час нет ни души. Стол курносой приемщицы пустовал. Тем не менее я наудачу толкнул дверь, и она, тихо звякнув колокольчиком, впустила меня внутрь. Сейчас же колыхнулась занавеска, отделяющая фойе от мастерской, и на пороге появился, что-то жуя, давешний неприятный фотограф с похожими на крылья ушами. Не говоря ни слова, он взял у меня из рук квитанцию, швырнул ее в ящик стола, из другого ящика вытащил большой пакет, вывалил из него кучу фотографий. Быстро и, как мне показалось, брезгливо переворошил ее, нашел, что надо, кинул небрежно в конверт, сунул его мне в руки и, так и не сказав ни слова, дожевывая, вновь скрылся за занавеской.
Я вышел на улицу, вытащил на свет шесть своих изображений, уменьшенных до размера три на четыре сантиметра, и окончательно расстроился. Я суеверен как раз настолько, чтобы огорчиться, спотыкаясь на выходе или возвращаясь с полдороги. Испорченное с утра настроение я также отношу к разряду дурных предзнаменований, свидетельствующих о возможном приближении более крупных неприятностей. Осторожные древние, например, вообще старались в такой день не покидать дом, впрочем, у них, вероятно, не так строго обстояло дело с трудовой дисциплиной. Начало мое настроение портиться в тот момент, когда явившийся вместо очаровательного клерка представитель отряда ухокрылых окатил меня ушатом своего пренебрежения, но окончательно оно подтухло при взгляде на его продукцию. Он ли тут виноват, или правда у меня лицо такое, рассуждать, к сожалению, было поздно. Сегодня последний день сдачи карточек, и, значит, ближайшие два года я буду ходить с таким портретом на удостоверении: совиные, полуприкрытые глаза, зачем-то выдвинутая вперед нижняя челюсть и общее тупое, сонное выражение лица.
Короче говоря, на работу я ехал, внутренне готовый ко всякому. Однако довольно скоро забыл про свои предрассудки, поглощенный, как выразился Северин, «горизонтами сотрудничества», которые открывались перед всеми нами после вчерашних откровений.
На небольшом производственном совещании в комаровском кабинете основным докладчиком выступил Стас.
— Начиная со вчерашнего дня, — сказал он, — наметились две основные линии: наркотическая и букинистическая. К сожалению, никакой связи между этими линиями мы пока не видим. Если, конечно, не считать того, что книгами и наркотиками занимались две поразительно похожие друг на друга женщины.
— Есть еще третья, — заметил я в порядке прений, и все с изумлением повернулись ко мне. Пришлось объяснить: — Не женщина третья, а линия. Я имею в виду рукопись Троепольской. Она как-никак пропала, а между прочим, в ней могут содержаться очень ценные сведения. Причем не только для нас.
— Ну, хорошо, — Северин великодушно махнул рукой. — Если Невмянов настаивает… Хотя я могу найти массу вполне разумных объяснений, куда она делась.
— Каких? — спросил я упрямо.
— Например, Троепольская дала ее почитать кому-нибудь из знакомых. Или взяла к себе домой, а оттуда уже ее украли вместе с книгами, что вполне естественно. Да мало ли что еще? В то же время у нас есть две действительно перспективные версии, и, по-моему, распылять силы и время, которых и так…
Он недоговорил, удрученно покрутив головой: мол, все и без лишних слов понятно. Если честно, я и сам был с ним по большому счету согласен, но, уже заводясь с ним спорить, хотел хотя бы чисто теоретически настоять на своем:
— Сослуживцы утверждают, что она никогда никому рукопись не давала. И домой не брала, потому что у нее дома машинки нет. Троепольская держала ее в сейфе на работе, оттуда, надо полагать, она куда-то и делась. Но повторяю, главное на мой взгляд, не то даже, кто ее взял, а то, что в ней может быть для нас интересного.
Комаров, который до сих пор молча слушал наши дебаты, пристукнул легонько ладонью по столу, что означало: обсуждение окончено, слушай мою команду.
— Сделаем так, — сказал он раздумчиво, как бы на ходу прикидывая, как именно сделать. Но мы-то знали, что решение у него уже готово в окончательном виде, обжалованию не подлежит, и потому навострили ушки на макушке. — Невмянов пусть едет в редакцию и занимается этой рукописью. Северин продолжает работать по книгам. А Балакин со своими операми и участковыми собирает все, что известно про Яропова. Связи, знакомства, образ жизни и так далее. Кто-нибудь в отделении еще помнит его?
Митя отрицательно покачал головой.
— У нас одна молодежь в основном. Я самый старый, в восьмидесятом пришел. Но мы найдем стариков, Константин Петрович, — бодро заверил он. — И бывших соседей по квартире: у меня уже все координаты есть, и по дому мы работаем.