Я рассеянно кивнул головой. Я все еще не мот отделаться от впечатления, которое произвело на меня мое открытие. Мы сидели напротив друг друга в музейных креслах с резными позолоченными подлокотниками, а между нами стоял столик, который, вероятно, можно было бы назвать журнальным, если бы ему не было лет сто пятьдесят. Его крышка состояла из тщательно подобранных и подогнанных кусочков отполированного зеленого камня, образующих затейливую мозаику. Я готов был поклясться, что видел однажды подобный малахитовый столик в комиссионном магазине на Октябрьской площади, куда мы случайно забрели с Ниной. Он запомнился мне потому, что Нина восхищалась не столько столиком, сколько ценой на него: там была какая-то пятизначная цифра.
Столик украшала хрустальная ладья, помещенная в металлическую корзину тончайшей работы. Я уже понял, что в этом доме она не серебряной быть не может. И если даже на ней нет клейма поставщика двора его императорского величества, какого-нибудь Хлебникова или Фаберже, корзинка стоит столько, сколько я не зарабатываю за целый год. Кругом висели на стенах картины в массивных лепных рамах, стояли на полках статуэтки и вазы, а за фигурными створками шкафов тускло отсвечивал фарфор.
— Да, — сказал я, — совершенно верно. Насчет Саши.
— Ох, — вздохнула Елена Сергеевна, — он очень трудный мальчик. Отец так с ним мучается. А уж меня он просто ни во что не ставит! А что, собственно, случилось? — вдруг испугалась она.
— Как что, Елена Сергеевна? Разве Саша не пропал? Он уже два дня не ходит в школу!
Она посмотрела на меня удивленно:
— Вот вы о чем. А что, теперь, если ребенок два дня пропускает школу, сразу присылают корреспондента?
Не так уж она простодушна, эта медуза.
— Нет, — сказал я сухо, — не сразу. У меня есть еще основания интересоваться Сашей.
Она возвела очи горе:
— Я, конечно, всего лишь мачеха… Но раз уж вы пришли, расскажите, пожалуйста, в чем дело. Я хоть буду иметь возможность подготовить Виктора Васильевича. Он такой нервный…
Я рассказал ей о письме Кригера. Она всплеснула руками:
— Ах, ну конечно, я знаю его! Его убили вчера, кажется, или позавчера. Это ужасная история, весь дом у нас только об этом и говорит! Да, он бывший Сашин учитель, Саша иногда бегал к нему наверх. Но почему он не обратился сначала к нам, а сразу в газету?
Понемногу мне становилось понятно почему.
— Не знаю, — сказал я. — Может быть, потому, что у вас ребенок, как вы его называете, вторые сутки пропадает неизвестно где, а вы…
— Но ведь он нашелся! — перебила она меня.
— Когда?! — Я так подался вперед, что чуть не опрокинул столик вместе с вазой.
— Сегодня, — сказала она с испугом. — Я час назад пришла с работы и сразу увидела, что все в его комнате перевернуто, исчезла спортивная сумка, кое-что из одежды, его магнитофон.
— И это вы называете «нашелся»? — спросил я.
— А вы это называете «пропал»? — парировала она. — Он, между прочим, взрослый человек, ему семнадцать лет. К тому же у него постоянно какие-то бзики: то грозится пойти ночами вагоны разгружать, то перестает брать у нас деньги даже на завтраки. А теперь вот это. Правильно Виктор Васильевич говорит: он ему сроду ни в чем не отказывал, а надо было… Что вы хотите переходный возраст… Но вообще-то вам надо с мужем поговорить, он занимается его воспитанием.
Из ее слов скорее можно было понять, что Сашиным воспитанием не занимается никто.
— Последний вопрос, Елена Сергеевна. А не мог Саша поехать к Жильцовым?
— К Жильцовым? — Она высоко подняла брови. — Ах, Витя Жильцов! Мы как-то об этом не думали.
— Но может быть, имеет смысл им позвонить?
— Жильцовы — это знакомые Сашиной матери. Она… умерла. Виктор Васильевич уже много лет не поддерживает с ними отношений. Но от Саши я слышала, что они сейчас живут где-то в новом районе, кажется, без телефона.
Она встала. Я понял, что меня выставляют.
— Вы не позволите мне взглянуть на его комнату? Елена Сергеевна пожала плечами:
— Пожалуйста.
В комнате Латынина-младшего никакого антиквариата не было. Обои изрисованы разноцветными фломастерами, надписями на английском. Над столом — большой портрет Джона Леннона, вырезанный из журнала. Единственная картина висела над кроватью дешевая репродукция Шишкина «Утро в сосновом лесу». Пол был усеян разбросанными вещами, шкаф распахнут настежь.
— А больше ничего не пропало? — спросил я. — Из ценностей, например?
В глазах у нее мелькнуло сначала сомнение, потом нечто большее. Она быстро прошла в гостиную, потом в другую комнату, вероятно спальню или кабинет, и вернулась обратно: