Я замолчал, ожидая, что он о чем-нибудь спросит меня, но он не спрашивал. Я вспомнил, что сначала подозревал еще одного человека — Льва Ильича Зубова, из-за его реакции на фамилию убитого кошкодава. Но потом я изучил в суде его уголовное дело и узнал, что Сипягин — это фамилия бухгалтера, который проходил главным свидетелем по делу о растрате. Но об этом Лерику я рассказывать не стал. Вместо этого я сказал:
— Осталось выяснить, кто же этот некто. Я пытался выйти на него через Глобуса и, как видишь, в конце концов, добился своего. Правда, вчера я получил подсказку: всеведущий лифтер Малюшко доложил мне, что из всех жителей стеклянного дома к Черкизову чаще всего ходили Байдаков и ты.
— Осторожно, здесь крутой поворот, — сказал Лерик.
Я сбавил скорость. И спросил:
— Неужели ты не боялся попереть на такого человека, как Черкизов?
Лерик молчал.
— И ведь Глобус может теперь тебя заложить… — сказал я осторожно.
Он хмыкнул. И пробурчал:
— Глобус может заложить только себя. Это он проломил старику голову. Я, как ты говоришь, только придумываю. А Кеша… — тут его вдруг прорвало, и он заговорил с неожиданной злобой: — Кеша зарвался! Мы крутились с утра до вечера как бобики, а он, ни хрена не делая, забирал себе половину! Потому что он, видите ли, в законе, потому что он авторитет! Да я…
Он замолчал, как будто что-то в себе подавил. Больше я его ни о чем не спрашивал. Больше мне ничего не было нужно.
Мы свернули на боковую дорогу и поехали среди сплошных заборов, над которыми иногда выглядывали утопающие в деревьях верхушки дач.
— Сюда, — сказал Лерик, кивая на высокие железные ворота.
Я остановился перед ними и поинтересовался:
— Надо полагать, в доме кто-то есть?
— Да, один или двое. Вообще-то, лучше тебе снять с меня браслеты. Ребята могут что-нибудь не так понять. Подумав, я отпер замочки, но заявил ему:
— Я буду держать руку в кармане, а ты все время будешь рядом. Согласен?
— А что, я могу отказаться? — спросил он с иронией. — Подуди, если хочешь, чтобы нам открыли.
Через пару минут ворота распахнулись. Привратника они себе подыскали из баскетбольной команды — в нем было никак не меньше двух метров. Увидев Лерика, он приветственно сделал ручкой.
Прокатившись по дорожке, мы остановились перед большим двухэтажным домом с длинной застекленной верандой. На крыльце нас встречал еще один тип: уже нормального роста, худой, с умным нервным лицом. Этот вполне мог сойти за представителя какой-нибудь интеллигентной профессии, если бы не автомат Калашникова, который он держал в левой руке.
— Вперед, но не слишком резво, — скомандовал я Лерику. Мне не нравились ни баскетболист за моей спиной, ни интеллигент с автоматом.
Когда поднялись на веранду, я сразу занял место в углу напротив двери — с максимальным сектором обстрела. Лерик усмехнулся и покачал головой. Он вел себя совершенно спокойно. Уселся в плетеное кресло и сказал интеллигенту:
— Приведи девчонку. Он привез то, что нужно, и мы их отпускаем.
Тот почему-то не сразу выполнил приказание, а стоял, переминаясь с ноги на ногу и вопросительно глядя на хозяина. Лерик повысил голос:
— Ты что, не понял? — И повторил, разделяя каждое слово, как будто говорил с дебилом: — Мы — их — отпускаем.
Теперь дебильный интеллигент наконец усвоил, что от него требуется, и, стуча каблуками, скатился с крыльца.
Его не было минут пять. Лерик сидел в кресле, беззаботно качая ногой. Баскетболист подпирал макушкой притолоку. Я сжимал в кармане рукоятку пистолета. Чтобы отвлечься, я наклонился к Лерику и сказал:
— Все хочу тебя спросить, да забываю. Лялька в курсе?
Он перестал качать ногой и ответил:
— Да.
Но по тому, как он напрягся, я понял, что задел больное место. Если Лялька и в курсе, то, видимо, далеко не полностью.
Баскетболист посторонился, и на веранду в сопровождении худого вошла Марина.
— Ну, наконец-то! — воскликнула она таким тоном, будто я назначил ей здесь свидание, а сам опоздал. — Я уж думала…
Эта идиотка чуть не бросилась ко мне, но я заорал:
«Стой, где стоишь!» — и она послушно притормозила. Не хватало нам завалиться на такой ерунде! Она едва не оказалась между мной и Лериком, но сейчас его кресло по-прежнему было у меня под прицелом.