— Сколько он тебе платит?
— Нисколько.
— Ты не должен этого делать, — сказал он убежденно. — Ни в коем случае.
— Почему?
— Ты… ты не представляешь себе, что будет, если ты это сделаешь!
— Очень даже хорошо представляю, — сказал я.
— Не делай этого! — заорал он в трубку. — Не делай! Я тебя умоляю! Я… Он был на грани истерики.
— Не надо меня умолять, — сказал я, не чувствуя в этот момент ничего, кроме гадливости. — Я звоню для того, чтобы дать тебе шанс. Беги, Лерик. Бросай все и беги. Спасайся, если можешь. У тебя есть время. Немного — но есть.
— Хорошо. — Он уже, кажется, взял себя в руки. — Хорошо. Давай поговорим, как деловые люди. Сто тысяч за кассету тебя устроит?
Я молчал.
— Полмиллиона, — сказал он. — Полмиллиона за паршивую кассету!
— Спрячься куда-нибудь, Лерик, — вздохнул я. — Заройся поглубже. Ну а кто не спрятался — я не виноват.
— Миллион! — заорал он. — Ты знаешь, у меня теперь есть эти деньги!
— Передай Ляльке, что мне очень жаль, — сказал я. — Жаль, что жизнь сложилась именно так…
— Два! — крикнул он.
Я тихонько повесил трубку и подошел к Марине.
— У нас ведь даже зубных щеток нет, — жалобно сказала она.
— Я снял все, что было на моей и на дедовской книжках. Мы имеем кучу денег, — успокоил я ее.
На площадь выехало роскошное иностранное авто и остановилось около нас. Черкизов-второй вылез из своего «вольво» и легкой походкой, без всякой палки направился к нам. Я представил ему Марину, и он галантно поцеловал ей руку. После этого мы отошли в сторонку, и я передал ему кассету.
— Вы прослушаете и все поймете, — сказал я.
— Спасибо, я сделаю это сейчас же, — ответил он. — У меня в машине есть магнитола.
Он внимательно посмотрел на меня и спросил:
— Вы уверены, что я вам ничего не должен?
— Уверен, — ответил я. — Тут, видите ли, дело принципа…
— Как хотите.
На прощание он еще раз поцеловал Марине руку, сел в свой сверкающий лимузин и отчалил.
— Кто этот очаровательный старикан? — спросила меня Марина, глядя вслед машине.
— Палач, — ответил я.
Уже в самолете, когда кругом были только белые облака и голубое небо, а все дома, деревья, люди и дела остались внизу, став маленькими и незначительными, Марина положила мне голову на плечо и сказала:
— Я тебя люблю. Неужели ты правда заплатил за меня пять миллионов?
— Черта с два! — фыркнул я. — Перед тем как пойти к Лерику, мы с твоим папа изготовили на ксероксе четыреста восемьдесят пять копий одного и того же вкладыша — по ним нельзя получить ни копейки. А настоящие я вместе с рапортом отправил в прокуратуру.
Она сняла голову с моего плеча и откинулась в кресле. Лицо у нее было непередаваемое. Боже мой, а я-то еще думал, что разбираюсь в женщинах! Вы мне не поверите — но она была разочарована!
― ПРОИГРЫШ ―
Не пугайте детей милиционером
Бог весть как попал в епифановский кабинет этот кусочек зрительного зала — четыре соединенных вместе кресла с откидными сиденьями. Но стояли они очень удачно в углу возле окна, и, сидя в этом первом и последнем ряду, можно было прекрасно обозревать «пространство сцены», на которой, я надеялся, вот-вот начнут происходить захватывающие события. Это милое совпадение (я ведь, в сущности, приехал сюда зрителем и сразу получил место в «партере») показалось мне хорошим предзнаменованием. Усевшись, я вынул блокнот, приготовился записывать. И почти целый рабочий день мне понадобился на то, чтобы уяснить, что записывать, собственно говоря, нечего.
Получив от редакции задание написать о работе уголовного розыска, решил: сначала никаких расспросов! Только слушать, смотреть, вникать. Нет, есть словечко даже получше: проникаться! И вот, оказывается, день бестолкового сидения в моем углу ни на шаг не продвинул меня по пути понимания загадочной милицейской работы.
Не видно было ни следа экзотики, ни краешка специфики. Все здесь больше всего напоминало самое заурядное учреждение: стучит пишущая машинка, входят и выходят какие-то люди с бумагами. Сам хозяин кабинета майор Никита Епифанов (габаритами и солидным видом больше под стать генерал-майору) горой возвышался над своим столом. Телефонная трубка, авторучка, зажигалка — все казалось игрушечным в его огромных и мягких, как у ватного Деда Мороза, лапах. Игрушечными казались и канцелярский стол, и сейф в противоположном от меня углу (я поглядывал на него с затаенным любопытством), и даже капитан Зураб Гольба — маленький стройный абхазец с большими пышными усами, то и дело заходивший к своему начальнику с какими-то мелкими, игрушечными проблемами: подписать запрос, заполнить очередную графу в очередном отчете. Короче, по сравнению с серьезностью задач, которые передо мной поставили, снаряжая меня в командировку, все выглядело ненастоящим. Вероятно, от скуки и ничегонеделания явилось вдруг воспоминание о первом моем знакомстве с милицией. Вспомнив эту давнюю историю, я сначала развеселился, а потом мне неожиданно пришло в голову: может, неспроста госпожа Мнемозина подсовывает мне сей бесславный забытый эпизод моей биографии? Ведь и тогда, кажется, началось с моих, мягко говоря, превратных представлений о работе милиции…