Нужно было спешить, пока в утренних сумерках их не заметили и не узнали слуги или стражники, которые вот-вот сделают утренний обход.
Виэльди широко зевнул — сейчас, когда все закончилось, усталость стала невыносимой, шаги давались с трудом. Он готов был уснуть прямо здесь, на камнях.
— Быстрее бы до покоев, — простонал он. — Тебе везет, ты на первом этаже… хоть по лестнице карабкаться не надо.
— Э… я бы это, в город выбрался… — сказал Сарэнди. — Ну, в домик. Еще ни разу внутри не был, хоть погляжу, как там ее устроили. Если разрешишь.
Они только вчера вернулись из Империи, а приятель уже успел подыскать домик и разместить там свою прелестную покупку. Никак приплатил кому из местных, чтобы позаботились.
— И откуда в тебе столько сил? — Виэльди в недоумении качнул головой. — Совсем ты помешался на этой снежинке. Смотри не женись на ней по дурости.
— Я что, безмозглый, по-твоему? Зачем мне на ней жениться? Она и так моя.
— Ладно, иди уж, — Виэльди махнул рукой. — Развлекайся, заслужил. Но к вечеру жду тебя во дворце.
— Ага.
На первом этаже они распрощались. Сарэнди вышел в дверь, ведущую на подворье, за которым лежал город. Виэльди доплелся до своих покоев, что-то пробурчал в ответ на приветствия стражников — что именно, сам не понял. Оказавшись внутри, не нашел в себе ни сил, ни воли даже стянуть влажную грязную одежду — рухнул на кровать, в чем был.
Выспаться не удалось, и это понятно: сам приказал, чтобы его разбудили утром. Хотел навестить Изира до полуденной трапезы.
Когда Виэльди оказался в покоях младшего советника, тот вскочил с ложа и шагнул навстречу. Воспаленные глаза, припухшие веки, нездоровая бледность лица, искусанные губы — похоже, Изир не спал всю ночь и здорово тревожился. Тем лучше. Будет сговорчивее.
— Ты понимаешь, что твоя жизнь тоньше волоска? — спросил Виэльди. — Да и не только твоя, но и твоей семьи. Я не хотел бы казнить женщин и отроков, но сделаю это, если придется.
Изир промолчал, только судорожно сглотнул и кивнул.
— Хорошо, что понимаешь. Лакор обещал, что ты подымишься выше… Лакор мертв. Я же обещаю сохранить жизнь и тебе, и твоей семье. Даже не стану отнимать твои богатства. Но для этого ты должен делать то, что я скажу.
— Выбор невелик… — промямлил Изир и запустил пальцы в темные с проседью волосы. — Я не хочу умирать, тем более не хочу смерти сыновьям.
— Это понимать, как согласие?
— А как еще?
— Ладно. Тогда сегодня же ты сделаешь то, что собирался: отправишься к своим родичам и там передашь письмо для Хашарута. То самое. И ни слова не скажешь о том, что Лакор мертв. Согласен?
— Если ты и правда не тронешь моих детей…
— Не трону, обещаю.
— Хорошо, — Изир провел ладонями по векам и, будто обессилев, опустился на скамью и ссутулился. — Я передам послание. Я ничего не скажу о Лакоре.
— Тебя должны были сопровождать стражники? Если да, то сколько?
— Четверо.
— Трое из них будут талмеридами. Они снимут бусины и оденутся, как твой народ.
— Как скажешь… князь.
— Тогда приди в себя и собирайся. Ты должен выглядеть бодрым, радостным, уверенным. Чтобы никто ничего не заподозрил. От этого зависят многие жизни, помни.
— Я помню…
— Вот и хорошо.
И впрямь хорошо. Пусть наместник думает, будто все идет по его задумке. Пусть устраивает восстание на окраинах — но прежде чем отправится его подавлять, там уже будут талмериды. Уж Виэльди позаботится об этом.
Еще и тайна, выданная Лакором, играет на руку. Теперь ясно, как и почему молодой Хашарут умудрился стать наместником императора на завоеванных землях. Если об этом узнает Рыжик-Ашезир, то сведений о присвоении податей, на которые рассчитывал отец, вовсе не понадобится. Одного намека хватит, чтобы Ашезир подослал к Хашаруту убийц или убил его в открытую. А что? Имеет право.
Беда в том, что море у берегов Шахензи, скорее всего, уже кишит льдинами — кораблю между ними сложно протиснуться. Зима, весна… Лишь в конце весны льды растают.
До конца весны я ее не увижу…
Может, все-таки найдутся смельчаки, которые отважутся добраться до берега? Нужно таких найти! Нужно, чтобы Ашезир узнал!
Обо всем договорившись с Изиром, Виэльди вышел из его комнаты. Теперь — Джефранка. Она не должна догадаться, что смерть главного советника дело рук Виэльди. Пусть думает, что это враги виноваты.
Еще бы решить, как быть с намеками на то, что Джефранка влюбилась в Виэльди… Может, это все-таки вымысел Лакора? Когда бы Джефранка успела влюбиться? Они лишь несколько раз были вместе…
А много ли времени тебе самому понадобилось, чтобы полюбить Данеску?
Нет, это другое! Данеска не была чужой, он любил ее задолго до того, как она вызвала в нем страсть. Даже если эта страсть вдруг уйдет, он все равно будет ее любить. Он помнит ее малышкой, помнит ее сестрой… Она навсегда любимая — неважно, как женщина или как сестра.
Но до чего мучительно сознавать, что другая — чужая! — женщина влюблена в него. Лакор явно на это намекал…
В юности Виэльди не раз грезил, что в него влюбляются красавицы, а он лишь выбирает между ними. Но то была глупая юность… Наяву же все оказалось не так сладко, как в фантазиях. Да вообще не сладко. В мечтах не было ответственности — в яви она была. Чувствовать чью-то безответную любовь немногим лучше, чем самому ее испытывать.
Что он может дать Джефранке? Ну разве что быть с нею ласковым… И все.
Какие странные у Джефранки волосы-кудри — одновременно шелковистые, гладкие, но гребень то и дело в них застревает. Наверное, потому что они длинные… У Данески тоже длинные волосы, но прямые. Вот бы их коснуться хотя бы гребнем…
Летом это удастся… Не раньше начала лета, когда лед у берегов Шахензи растает. А учитывая погоду в этом году, то, может, позднее…
А вдруг за это время удастся забыть Данеску и полюбить жену? Сейчас это кажется немыслимым, но впереди так много дней! Джефранка ласкова и красива, а ее застывший лик только болезнь… Зато голос приятный и прикосновения нежны…
Вдруг Данеска полюбила Рыжика? А что?! Его, наверное, можно полюбить. Пусть он слабый, пусть не воин — в нем скрыта иная сила. Данеска не могла ее не почувствовать…
«Успокойся, — велел себе Виэльди. — Все это лишь домыслы. И любовь Данески к Ашезиру, и влюбленность Джефранки в тебя».
И все-таки… нужно быть с княгиней поласковее. Он же, уезжая, чуть не накричал на нее. Да и сейчас расчесывает ей волосы не так, чтобы аккуратно — скорее нетерпеливо, выжидая момент, когда можно сказать об исчезновении Лакора.
Неправильно это.
Виэльди погладил Джефранку по голове и, взяв одну прядь из густых кудрей, принялся расчесывать ее с кончиков. А потом еще одну, и еще, и еще.
Жена закрыла глаза — значит, Виэльди все верно сделал. Или нет? Может, лучше, если она его возненавидит или начнет презирать? Так и ей, и ему будет легче…
Ей и ему, но не талмеридам!
Нет уж, пусть любит Виэльди, чтобы не полюбить какого-нибудь «лакора». Пока женщина любит — она верна. А если не любит, то кто угадает?
— У меня и в мыслях не было подозревать Лакора в измене, — сказал Виэльди. — Я другого опасаюсь: от него могли избавиться, чтобы не мешал.
Непереносимое, неизбежное одиночество — вот что Джефранка ощутила при этих словах. Если Лакора уже нет… А отца давно нет… Она осталась одна. Нет никого, кто поймет, кто прочтет ее чувства по глазам.
Разве что Руниса, но она простая служанка, с ней не всем можно делиться.
Виэльди расчесал последнюю прядь и сказал:
— Идем. Пора спускаться к трапезе.
Имидио заболел. Джефранка отпустила его, сказав, чтобы отдыхал и выздоравливал. Он и отдыхал — в воинских покоях на первом этаже, — но не выздоравливал. Она даже отправила к нему лекаря.
Виэльди выглядел неспокойным и вел себя так, будто виноват в болезни соплеменника. Хотя и он сам, и другие его люди, пересекшие злое осеннее море, были в порядке.