Ашезир вскочил со скамьи так резко, что едва ее не опрокинул.
— Понимаю, — процедил он. — Это значит, что ты готова на любую ложь и любые уловки, только бы добиться своего. Могла бы выдумать что-нибудь поумнее.
— Но я не выдумываю…
— Ну да, — хмыкнул он. — А я могучий воин, прославивший свое имя в битвах.
— Я не выдумываю! — крикнула она.
— Прекрати. Лучше прекрати, — отчеканил Ашезир. — Иначе я тебя ударю. Клянусь, ударю. — Похоже, Данеска что-то такое уловила в выражении его лица, и отступила на несколько шагов. Он заговорил миролюбивее. — Ну правда, хватит. Ты ведешь себя, как неразумное дитя.
— Ты тоже вел себя так совсем недавно, а я приводила тебя в чувства, — буркнула она.
— Да. Спасибо тебе за это, — он приблизился и погладил ее по руке. Как ни странно, Данеска не отшатнулась. — У нас обоих выдались ужасные дни, мы оба по очереди говорили и думали глупости. Но теперь давай оба станем умными и мудрыми, хорошо? Главное, о чем нам сейчас надо думать — как вернуть Хинзара. А отступницы, невнятные клятвы и твоя любовь к не-брату пока подождут, договорились?
Данеска печально и смиренно кивнула, затем вскинула на него взгляд, в котором все еще плескались остатки недавнего безумия.
— Ладно, я согласна… Мое желание ехать зимой за море и правда было глупым, но… Но я хочу, чтобы ты знал: ту историю о видении и о Виэльди я не выдумала, поверь! Пусть не сейчас, но потом тебе все равно придется передать ему послание о Вороне.
— Передам. — Что ж, если Данеске нравится верить в свой вымысел, пусть верит, только бы к нему не приставала. — А теперь, — Ашезир окинул ее взглядом, — оденься в дневную одежду, подобающую императрице. А я пойду, найду того посланника.
Напоследок он улыбнулся и ушел в свои покои.
Ашезир не стал медлить: сразу же велел найти посланника-талмерида и пригласить в императорские покои. В советную или тронную залы не позвал, чтобы не привлекать излишнего внимания.
Талмерид вошел и застыл на пороге. Ашезир вытянул руку, но степняк не поклонился, не поцеловал ее, только глянул в недоумении. Ох уж эти неотесанные дикари!
— Здравия тебе, талмерид, — Ашезир шагнул ему навстречу. — Я желаю, чтобы ты передал мой ответ своему повелителю.
— Повелителю? — посланник закашлялся, встряхнул волосами, звякнул бусинами. — У меня нет повелителя. Есть каудихо, есть рин-каудихо, есть глава моего рода. Так кому передать твое послание, император?
Ох уж эти гордецы-талмериды!
— Ладно-ладно, пусть будет рин-каудихо или каудихо. Кому-то из них нужно передать послание. Сделаешь? Не сейчас, конечно.
— Ну… да, император.
Посланник явно сомневался. Почему?
Долго гадать не пришлось: он еле сдерживался, чтобы не раскашляться — потому, видимо, и не хотел отправляться в обратный путь сразу.
— Как тебя зовут? — спросил Ашезир.
— Сарэнди.
— Так вот, Сарэнди, ты два-три дня проведешь здесь, шахензийские лекари вылечат твои горло и грудь, а потом… Потом ты передашь мое послание рин-каудихо Виэльди или каудихо Андио.
— Да я и так передам, — хмыкнул Сарэнди. — Я не болен.
О, неразумные дикари!
— Я верю, что ты отважен и можешь тотчас отправиться в путь. Однако окажи честь, погости в Империи и во дворце хотя бы пару дней. Моя императрица — Данеска — скучает без родичей.
— Ради императора и императрицы — конечно, — посланник улыбнулся.
— Я благодарен, — Ашезир улыбнулся в ответ. — Позволь, мои подданные проводят тебя в гостевые покои.
Теперь главное, чтобы посланник выздоровел, иначе не доберется до равнинных земель. Только бы лекари справились за пару дней с глубинным кашлем…
Ашезир устроил посланника и еще раз взял с него обещание, что тот передаст весть своим господам. Скорее всего, он это сделает — если не пропадет в пути. А Данеска еще сама хотела отправиться! Она бы уж точно пропала.
Он вернулся в свои покои, закрыл за собой дверь и решил прилечь на часок — пусть лишь полдень, но после сна лучше думается. Уже двинулся к ложу — и отпрянул, ошарашенный. На его кровати — императорской кровати! — сидела чумазая девчонка в лохмотьях.
Да как откуда она здесь?!
— Ты… ты кто такая? — удивление было настолько велико, что он даже разозлиться не успел. — Как ты сюда проникла? Пошла прочь, оборванка!
— Не-е-ет, не пойду, — противным голосом протянула замарашка и, будто намеренно, поковырялась в носу. — Ты плохой муж! Плохой! Разве не просила тебя жена ее отпустить? А ты отказал! Плохой!
Ашезир наконец оправился от изумления: подлетел к кровати, схватил оборванку за запястье, рванул на себя, но… девчонка даже с места не двинулась.
Нечисть! Ничем иным нельзя объяснить, что она сюда проникла, что оказалась сильнее Ашезира. И все-таки: нельзя давать ей воли.
Он выхватил кинжал и, не раздумывая, пронзил живот девчонки. Та захрипела, на губах выступила кровавая пена, глаза помутнели. Замарашка упала на императорское ложе плашмя, ее руки обхватили рукоятку кинжала в смертельных тисках.
Ашезир приблизился к телу: и чтобы рассмотреть внимательнее, и чтобы сбросить труп на пол. Склонился над оборванкой и…
— А-а-а! — завопил он и отлетел аж к противоположной стене.
— А-а-а! — вторила девчонка. Вскочила на ноги, выдернула кинжал из тела и захныкала: — Никто не любит бедную Ишку! Все ее гонят, камнями бьют, сжигают, кинжалами тыкают… Бедная И-и-ишка!
— Т-ты… к-кто? — только и смог выдавить Ашезир, все еще прижимаясь к стенке.
Вместо ответа девчонка начала прыгать на кровати и хихикать. Ее рана затянулась, успев окрасить алым простыню, а кинжал вообще исчез.
Оборванка скакала чуть не до потолка и верещала:
— Пусти! Пусти! Ее пусти! Все передай!
Удивительно: страха не было, только крайнее изумление, непонимание.
— Пошла прочь, нечисть! — рявкнул Ашезир.
Нечисть не ушла, только сильнее развеселилась.
Опять поковырялась в носу, потом облизала пальцы и, подлетев к Ашезиру, этими обслюнявленными пальцами схватила его за запястье.
— Пусти! — она хихикнула. — Пусти ее!
Ашезир не выдержал: в ужасе бросился к двери, попытался открыть — не вышло.
— Не выйдет, — хихикнула оборванка.
Он заколотил в дверь, но собственных ударов не услышал.
— Не услышишь! — с издевкой взвизгнула девчонка. — Иди ко мне лучше!
Ашезир прижался спиной к двери и выдавил:
— Что тебе нужно?
— Я сказа-а-ала уже, — она скорчила рожицу и принялась сосать большой палец. — Пусти ее!
У Ашезира сердце скакало, будто ретивый жеребец, колотилось, как барабанный бой под ладонями неумелого музыканта. Однако нельзя позволить, чтобы какая-то там нечисть — неужели и впрямь нечисть? — победила. Собрав всю свою волю, он отчеканил:
— Проваливай. Я, император Шахензи, так хочу. Проваливай.
— Хорошо-о-о, — оборванка явно издевалась. — Я уйду — и вернусь. Буду возвращаться до тех пор, пока ты не передашь весть…
Воздух задрожал, фигура Ишки расплылась, а у Ашезира потемнело в глазах. Когда он открыл их, то оборванки уже не было. Зато на простыне темнели кровавые разводы, а на светлом ковре явно отпечатались темные следы детских ног.
Не сон.
Увы, не сон.
В следующий раз Ишка пришла на рассвете. Ашезир уловил вонь — такую, словно оказался в давно не чищенной конюшне или на скотном дворе, — и проснулся. Открыв веки, наткнулся взглядом на бурые, будто присыпанные пылью, глаза. Отодвинувшись, разглядел и лицо: худое, чумазое, с выступающими скулами и потрескавшимися тонкими губами. Спросонья не сразу сообразил, с чем — кем — столкнулся. Сообразив же, вмиг соскочил с кровати и выпалил:
— Опять ты!
— Опять я-я-я… — девчонка зевнула, потянулась. — У тебя така-а-ая мягкая кровать, мне та-а-ак понравилось! Теперь всегда буду приходить к тебе спать. Всегда или… до тех пор, пока ты ее не отпустишь.