Я думаю о своей прическе, а сама тем временем тянусь к ручке. Пытаюсь раз — ничего не выходит. Пробую снова и снова, и наконец у меня получается коснуться ее. Чувствую холодный металл, еще немного и…
Дверь распахивается. Снаружи стоит Трейси, смотрит на меня, затем на мою руку. Лицо у него непроницаемое.
Неужели все понял? Лишь бы не сказал Адаму.
— Вылезай, — велит он.
Адам сказал мне слушаться Трейси, и этот приказ накладывается на другой — не покидать машину, вызывая в мозгу мгновенный болезненный приступ, как будто две части механизм сцепились и не могут разойтись… Это быстро проходит, и я покидаю машину. Он вешает на мою шею бейдж, критически осматривает с ног до головы и велит следовать за ним. Мы выходим со стоянки, через двойную дверь попадаем на лестницу, следуем по ней за другими гостями — мужчины в черных костюмах и галстуках, дамы в юбках-футлярах и с прическами а-ля первая леди. Среди них я чувствую себя неуютно, маленькой девочкой, которой здесь не место. Хотя выгляжу совсем как они: на мне строгий брючный костюм, туфли с каблуками.
Не такие уж высокие каблуки. И туфли хорошие, вполне удобные, чтобы бежать. Если бы я только смогла...
Мы поднимаемся по лестнице. В гулком пространстве бродит эхо голосов, пожилые политики, идущие за мной, вовсю обсуждают Макалистера и доверие, которое он внушает избирателям. Так и хочется обернуться и сказать им, кто он на самом деле — марионетка в руках опаснейшего создания на Земле. В руках маньяка и психопата с огромными амбициями. Но этого я сделать не могу, просто иду за Трейси, как комнатная собачка на поводке.
Минуем указатель “Зрительный зал”, куда сворачивает большинство гостей, поднимаемся еще на пару пролетов и следуем узким коридором вдоль гримерок. По нему снуют работники телеканала, гости и охрана, все толкаются и куда-то спешат. Мы лавируем между ними и наконец пробираемся к двери, к которой прикреплен лист с напечатанным именем Макалистера. Трейси трижды стучит. Дверь открывает Коулман, глава охраны Адама. Он выходит из гримерки с одним из своих людей. Выглядит мрачнее тучи, прячет что-то под пиджак, но я успеваю разглядеть рукоять пистолета. Трейси обменивается с ним сухим приветствием и заталкивает меня внутрь.
Гримерка небольшая, семь на семь шагов, вся занята зеркалами и дуалами. Среди них я замечаю высокого мужчину с белыми как снег волосами; он похож на альбиноса из лаборатории — то же вытянутое скандинавское лицо, будто высеченное из камня, высокий рост. Но на этот раз он одет и в сознании; стоит в углу, как истукан. Адам приглаживает волосы перед зеркалом. Заметив меня, жестом велит мне подойти ближе. Указывает на табурет рядом с собой, и я усаживаюсь, сцепив зябнущие руки.
Здесь, в гримерке, слышно все, что происходит на сцене — звук транслируется через динамики под потолком. Говорит ведущий, заводит речь про дебаты, как наша страна улучшает технологию их проведения, основываясь на опыте предыдущих выборов и других стран, как это способствует развитию демократии, и все в таком духе. Доносятся сплошные благодарности каким-то ассоциациям и меценатам. Овации, снова овации. Но меня это трогает слабо.
Меня больше волнует Бен Макалистер, который смотрит прямо на меня.
Он раскинулся на небольшом диванчике: руки лежат на плюшевой спинке, голова склонилась набок. Глаза похожи на стеклянные пуговицы плюшевых игрушек, а во лбу темнеет аккуратная дырочка, под которой застыла капля крови. Он мертв, мертвее дохлого скунса. Если я вытяну ноги, то коснусь его ботинок мысами своих туфель.
— Видишь, Сара, что бывает, когда задаешь чересчур много вопросов, — невозмутимо говорит Адам, разглядывая в зеркало белый воротничок своей рубашки.
Я не отвечаю, просто смотрю на мертвого Бена. Почему от него избавились? Он узнал что-то лишнее? А может, хотел выйти из игры, и люди Адама его пристрелили. Но ведь ему сейчас выходить на сцену, выступать, говорить со своей соперницей...
— В туалет, — бормочу я. — Хочу в туалет.
Адам отрывается от зеркала, смотрит на меня с удивлением.