Солнце прячется за дома. В сумерках улицы становятся совсем недружелюбными. Мимо с воем мчится полицейская машина, и я даже дышать перестаю. Провожаю копов взглядом, но те скрываются за углом.
Интересно, меня уже ищут? Наверняка, и не только копы. Снова вспоминается блондин из джипа. Лицо белое, гладко выбритое и по-своему красивое — тонкое, как у аристократов из Европы. И смотрел он настороженно, внимательно, как гончая, почуявшая след. Он искал именно меня. Как-то заметил за листвой и толстым больничным стеклом. Чего он хотел?
Судя по последним событиям, ничего хорошего.
Наконец я выхожу к нужному дому. Кремовый, трехэтажный, с ломбардом и маникюрным салоном. Из машины, припаркованной у лестницы, грохает хип-хоп. В подъезде пахнет сыростью, по стенам тянутся черные граффити и трещины в штукатурке. Милое местечко, ничего не скажешь.
На каждом этаже по шесть квартир. Дверь той, где жила я, помята снаружи, причем, кажется, совсем недавно. Следы такие, словно по дереву кулаком молотили. И тонкие темные разводы, похожие на засохшую кровь. Сюда кто-то ломился? Кто же там, внутри? Мне страшно представить…
Но на мой неуверенный стук открывает роскошная рыжая дива. Высокая, с длинными загорелыми ногами, в шелковом халатике, стянутом поясом на осиной талии. При виде меня ее лицо вытягивается, а красивые глаза округляются. Она пытается закрыть дверь, но я сую ботинок в щель.
— Пожалуйста, впусти, — прошу девушку, и та нехотя отпускает ручку. Я захожу в небольшую квартирку. Рядом, у выхода, журчит вода в приоткрытой ванне. Чуть дальше в коридоре три двери, за ними видны кровати, по одной в каждой комнате, какая-то одежда, большие коробки стоят в углу. Негромко играет музыка.
Я закрываю за собой дверь. Мнусь на месте, не зная, что сказать.
— Тебе стало легче? И почему ты в больничной одежде? — спрашивает девица. В голосе сочувствие, но взглядом она со мной не встречается.
Ага, она меня знала. Я цепляюсь за это, как за соломинку.
— Скажи, я здесь жила? И кто ты? Откуда меня знаешь?
Девушка бледнеет, отступает назад, и я сбавляю обороты.
— Успокойся, — говорю с нажимом. — Я ничего тебе не сделаю. Просто ничего не помню, даже как тебя зовут.
— Правда?
Она моргает, ее лицо разглаживается, испуганное выражение уходит, остается только настороженность. Она неуверенно протягивает мне руку.
— Роуз. Мы снимали квартиру вместе.
Я пожимаю ее сухую ладонь, попутно отметив это «снимали». Либо я отсюда съехала, либо она сама заочно меня выселила.
— Ты не знаешь, что со мной произошло? — спрашиваю. — Может, что-то видела?
— Конечно видела! Это был ужас! — Роуз качает головой, на лице сочувствие. Она манит меня в одну из комнат, и я следую за ней. Едва не спотыкаюсь о коробки, пирамидой сложенные у входа. Роуз опускается за стол, на котором разложены журналы, лаки для ногтей и прочая косметика. Я придвигаю пластиковый стул, сажусь напротив.
— Позавчера ты вернулась часа в два ночи, разбудила меня. Колотила в дверь так, что чуть пальцы себе не сломала.
Я понимаю, что следы на входной двери действительно мои. Опускаю взгляд на свои кулаки — костяшки и правда ободраны.
— Ты вся была в крови.
— Ранена?
— Не похоже. Твердила, что вас нашли, что надо спасать какого-то Криса.
— От кого спасать? И кого это «нас»?
— Не знаю, — Роуз жмет плечами. Она совсем успокоилась. Откручивает колпачок одного из пузырьков и старательно размазывает алую каплю лака по длинному ногтю. Будто мы яичницу обсуждаем, а не мое заключение в психушку. — Потом заперлась в комнате, что-то рвала, раскидывала. Я вызвала «девять-один-один».
Спасибо тебе, Роуз. Теперь я знаю, благодаря кому очутилась в клинике.
Я стараюсь успокоиться. Не время для злости, нужно выяснить все, что она знает.
— Ты нашла этого Криса? Он приходил?
Роуз снова качает головой.
— Я же не знаю его номера. Крисов в Нью-Йорке много, знаешь ли. И нет, никто не приходил. Твои родители позвонили один раз, и в студии спрашивали.
Хоть убейте, не помню ничего ни о родителях, ни о студии.
— Что с моими родителями? Кто они?
Во взгляде Роуз сочувствие.