Утром он пошёл к Елизавете Камышонок, чтобы пригласить её на рыбалку и там помочь ему приготовить уху. На лавочке под окнами дома сидел её муж, товарищ Евгения ещё по детской поре, Станислав Камышонок. Евгений, завидев его, обрадовался, хотел было обговорить последние новости мировой, а также станичной жизни, но Камышонок смотрел на него мутными незрячими глазами и качал отяжелевшей головой, грозя вот-вот свалиться с лавки.
— Эх-хе, Станислав! С утра успел нализаться!
— Угу. Принял малость. А ты скажи Лизавете: пусть нальёт нам с тобой по рюмочке. Тебе не откажет. Ты позавчера сазана ей принёс.
Из раскрытого окна донесся звонкий и незлобный голос Елизаветы:
— Налью я вам, подставляйте шире.
Елизавета уважала Евгения, и в её голосе он услышал некоторые приветливые нотки.
«Благодарна мне за колодец», — подумал Евгений. И подошёл к колодцу, который недавно вырыл по просьбе Елизаветы, а затем целый месяц ладил сруб. И хотя колодец был глубокий, Евгений работал один. Приходил утром и кончал дело вечером. А затем смастерил и валик, и достал для него цепь, а когда Лиза подступилась к нему с вопросом «Сколько возьмёшь за работу?», серьёзно сказал:
— Дорого.
— Сколько же? — спросила упавшим голосом.
— Один.
— Что один?
— Поцелуй.
Зарделась Елизавета.
— Ах, Женька! Всё ты балагуришь!
— Нисколько. Задолжала, так плати. Мне и тысячи долларов не надо, а только разреши поцеловать.
Елизавете нравился этот молодой и ладный большеглазый казак, улыбчивый и весёлый. Она бы с удовольствием расплатилась с ним горячим поцелуем, да ведь шутит небось. А он стоял возле неё и улыбался.
— Ну, ладно, говори серьёзно.
— А я сказал. Цены не сбавлю.
Проговорила тихим голосом:
— Так ведь не здесь же. Люди увидят.
И пошла в кухнёшку, служившую казакам и кухней, и столовой. И здесь, пламенея от прихлынувшей хмельной страсти, обхватила Евгения за шею, поцеловала горячо и нежно.
— Дьявол ты, Евгений! Бес в тебе сидит соблазнитель!
И ещё спросила:
— Есть будешь? Щи у меня сварены.
— Нет, Лиза, есть я не буду. Я ведь не из тех работников, которых кормить надо. Из великой любви к людям все дела делаю. А уж если ты попросишь, так для тебя Дворец съездов на горе поставлю.
Улыбнулся лукаво и — вышел.
Такой он был человек, Евгений. А что до колодцев, он один только в станице и умел показать место, где надо рыть его. И никому не отказывал в просьбе показать это место. И дело начинал с поиска в лесу такой тоненькой лозы, которая «улавливала» движение подводных струй. Забросит за спину три-четыре лозы, прогонит подальше всех любопытных, и даже кур и собак, ложится на живот и, наклоняя к самой земле лозу, ползает час, другой, а иногда и весь день. Потом, ткнув пальцем, скажет:
— Копайте здесь.
И никогда не ошибался. И как бы ни уговаривали взять плату за труд — не брал.
— Такой человек, — говорили о нём в станице. — Таких-то теперь мало осталось.
Случалось, в станицу заезжали иностранцы. Прослышав о нём рассказ, мотали головой: «У нас таких не бывает. Наши люди во всём порядок любят, а этот… Не берёт денег. Не в своём уме человек».
И они разводили руками.
К Елизавете он зашел часу в девятом. Хозяйка закончила приборку дома, набросила шёлковые покрывала на две кровати, стоявшие у противоположных стен, и теперь забирала валиком на голове густую темно-русую косу. Ей было тридцать три года, но она сходила за только что расцветшую женщину и как будто бы даже ещё и не совсем женщину. Евгения встретила молча. И даже не взглянула на него. Сидела у зеркала, продолжала прибирать голову.