— Я о нем напишу, — сказал он.
— И я, с вашего позволения, опишу ваш случай, — обрадовался Бам. — Представляю, сколько будет комментов на этот пост! Хоп, как говорят в Ташкенте?!
— Что? — поежился Сергей. — А, хоп, конечно.
— Ну-с, вот история болезни, ознакомься.
— Федор Нахимов. Надо же. А почему я? Почему не адмирал?
— У кого что болит… И потом, сверхличности — это не актуально.
— Ну да — ну да…
“1978 года рождения. Профессия — официант, надо же… поступил в апреле 2008-го”.
— Наденьте халат и не сюсюкайте с ним!
— Он же меня узнает, наверное?
— А вот это — посмотрим и… почитаем — он ведет ежедневник, натурально писчий.
Огромные листья под ногами, точно вампирские плащи, странная сухость платановых стволов, тяжелая, осклизлая сырость кленовых деревьев. Свежий и тонкий запах тленья.
— Привет, — сказал Сергей.
Федор нахмурился и промолчал. Как и все сумасшедшие, он вовсе не производил впечатления больного.
Сергей сел на другой край скамьи. Очень красиво сочетались мрачные, тяжелые глубины парка с легкой, хрупкой желтизной опавших листьев. Черный, сморщенный бархат дубовых стволов, мшистая зелень на них, тонкая серебристая пыльца повсюду. Сырое, древесное карканье вороны.
— А хорошо здесь! — удивился Перепелка. — Какая сочная цветовая гамма.
— Да, я знаю, для шизофрении характерно неадекватное отношение к цвету, — Федор глянул с некоторым презрением и отвернулся.
Самая обыкновеннейшая внешность. Сергея умиляли эти взъерошенные волосы, строгое, сосредоточенное лицо, серые глаза и хлопающие ресницы, барственно сцепленные на колене руки и этот “дворянский” халат.
— Уже чувствуется осень — в холодном воздухе, в облаках, в звездах над ними… — сама собой, независимо от Сергея, включилась фирменная интонация ПЕРЕПЕЛКИ. — А главное — в глазах. И, кажется, что в Москву возвращаются очень хорошие люди, актеры, художники и писатели, которых не было целую вечность. И вот они все вернулись в свои старинные, уютные и теплые дома. Скоро они позовут меня к себе. Мы будем говорить и думать только о хорошем и смотреть в холодные окна на осеннюю, старинную Москву…
Федор презрительно хмыкнул.
— А вы знаете, что на Марсе идет снег? — отрешенно сказал он.
— Не-ет.
— Огромная, вымершая планета и только шорох снега в темноте.
— Жутко.
— Хотите, я вам что-то покажу?
— Да, можно, — Сергей обернулся, будто спрашивая разрешения у Бама.
Они пошли в глубь парка.
— Вон танцующее дерево, — показал куда-то Федор и украдкой огляделся.
— Где?
— Вон, посмотрите внимательнее… У меня временные трудности, — продолжал он, не меняя интонации. — Я в ловушке. Меня здесь душат…
Сергей отшатнулся.
— Видите, какой ствол раздвоенный? Видите?!
Сергей вдруг заметил, что он босой.
— Вы что, слепой?!
— Послушайте, вам не холодно без обуви? Вы же простудитесь!
— Меня давит пошлость этого места, — Федор нахмурился и быстро пошел назад.
Сергей всунул руки глубоко в карманы и нахохлился, он боялся задеть и разрушить нечаянным телесным движением здание спектакля, которое сейчас возносилось в нем невесомыми, хрупкими конструкциями. “Я сыграю вместе с ним! Я его вытащу отсюда”. — Сергей корил себя за этот вечный прагматизм творческого человека и радовался, что все так сложилось, что настоящий сумасшедший на сцене — такого, наверное, еще не было, вдобавок ко всему просто добрый поступок. “Плюс еще и роскошный информационный повод”. — Услышал он голос Ирки. Ира Клюева представляла нехорошую, финансово-организационную сторону ПЕРЕПЕЛКИ.
“Вчера встретил Федора, — писал Федор. — Он по-прежнему завидует мне.
— Федор! — вдруг сказал я. — Я так счастлив, что мы встретились!
— Я не Федор, я — Сергей, — настойчиво утверждал он.
— Я знаю, Федор, — мягко сказал я. — Но Перепелка никогда не врет — так проще, не надо помнить о своем вранье”.
“В каком интервью я это говорил? — оторвавшись от чтения, задумался Сергей. — Но то, что говорил, — точно, это мои слова”.
“— Понятно, Сергей, — с усилием сказал Федор. — Что нового у тебя?
— Я пишу роман о геях. Я вижу, что ты удивлен. Но я очень хочу вырваться из-под пресса ПЕРЕПЕЛКИ: гомики — это так не похоже на меня. Ведь самое ужасное в том, что рядом с убийственной роскошью всегда стоит женщина. Понимаешь, Федор, любовь ужасно опошлили, а на фоне гомосексуализма она смотрится такой сиротливой, беззащитной, нелепой. Живой, а не глянцевой, понимаешь?