— Они хотят, чтобы я написал такой портрет короля, где тот выглядел бы героически. А я им сказал, что для этого мне придется посадить его на коня.
Даже в туфлях на высоком каблуке, что были нынче в моде при дворе, король едва доставал макушкой до груди дублинского мужчины. Но если Дойла удивило сложение короля, то не меньше его изумили и руки Карла. Они были необычными: очень изящными, с самыми длинными пальцами, какие только видел в своей жизни торговец. И кто бы мог вообразить, подумал Дойл, что вот этот элегантный, слегка похожий на паучка человек совсем недавно заявил парламенту, причем весьма недвусмысленно, что их единственная цель — делать то, чего хочет он, а если они решат спорить, то он просто отошлет их всех по домам. Вскоре Дойл обнаружил еще одну черту в странной личности короля: в частных разговорах король Карл всегда был очень вежлив.
Пожилой англичанин, представив Дойла монарху и подождав, пока Дойл не отвесит поклон, отступил назад, оставив Дойла в одиночестве стоять перед королем. А король Карл с легкой улыбкой любезно поблагодарил дублинца за терпение и помощь во время долгих переговоров.
— Я слышал много докладов о твоем поведении, мастер Дойл, — тихо произнес король. — И знаю, что ты человек вполне благонадежный и судишь обо всем с мудростью.
— Благодарю, ваше величество. — Дойл снова поклонился.
— Ты уверен, мастер Дойл, что возможно примирение с ирландскими католиками?
— Да, — честно ответил Дойл. — У меня много родственников-католиков, ваше величество, и я связан с ними тесными узами, а потому знаю: они преданы вам, а их семьи были верны британской короне вот уже более четырех веков. Такие люди — настоящие, преданные друзья вашего величества.
— Мне это известно, — сказал король с задумчивым кивком, — и в скором времени, уверяю тебя, я буду рассчитывать на их дружбу. Мне бы хотелось сделать для них больше уже сейчас, но в Англии есть джентльмены пуританских убеждений, которые вовсе не так благосклонно на все смотрят и которые создают трудности на этом пути.
Теперь король посмотрел туда, где стоял пожилой спутник Дойла. Это было сигналом к тому, что разговор закончен.
Но Дойл осознал, что, прежде чем расстаться с монархом, он должен сделать еще кое-что. Такой возможности он искал с прошлого лета. Раз или два в Дублине он поднимал эту тему, но успеха не добился. И теперь, понимал Дойл, ему подвернулся такой шанс, о каком он и мечтать не мог.
— Некоторые пуритане испытывают преданность многих живущих в Дублине, — сказал Дойл и весьма умно добавил: — А в связи с этим затрудняется сбор денег. И эти пуритане, я думаю, просто не могут быть друзьями вашего величества.
Взгляд короля мгновенно вернулся к торговцу.
— Как это?
— Я говорю о тех, кто открыто проповедует против правительства вашего величества и даже против тех, кто стоит ближе всего к вам. И они возбуждают разлад в народе, — мрачно пояснил Дойл, — с которым даже самые умные из нас не в силах справиться.
— Прошу, продолжай.
Торговцу понадобилось совсем немного времени, чтобы дать подробный отчет о проповеди Пинчера. Представленная им позиция, подчеркнул Дойл, делает невозможным не только мирное сосуществование со старыми англичанами. Этот злобный и опасный пуританизм стоит также весьма далеко от скромной Ирландской церкви, к которой принадлежит сам Дойл. Действительно ли король желал именно этого, уважительно спросил Дойл.
Король внимательно и серьезно выслушал его.
— Нет, наша воля не такова, мастер Дойл, — ответил он. — И это следует прояснить. Но, боюсь, в Дублине много таких, кто поддерживает подобные мнения.
— Такие есть, ваше величество. Но куда больше таких, кто не пойдет туда, куда ведет доктор Пинчер. — Дойл помолчал, а король задумчиво кивнул. Теперь Дойл был готов к завершающему ходу. Он сделал вид, что колеблется, а потом нанес удар. — И это ведь нападение не только на Церковь вашего величества и правительство, что я и само по себе нахожу бунтарским… но главное — слова, задевающие личность королевы…
Брови короля взлетели вверх.
— Королевы?
Дойл выглядел чрезвычайно смущенным. Дело в том, наконец пояснил он, что Пинчер постоянно упоминает о Католической церкви и королеве в самых оскорбительных выражениях: католическая шлюха, блудница, Иезавель. И твердит, что эту шлюху необходимо свергнуть.
— Возможно, на самом деле он ничего такого не имел в виду, ваше величество, но мне не нравятся такие слова о королеве. — (Последовало краткое пугающее молчание.) — Но может быть, — продолжил Дойл откровенно неискренним тоном, — что я просто неверно его понял. Однако люди поняли именно так.