— И куда тебя несет в такую погоду, — сказала я. — Послушайся меня, останься здесь, все равно нам работать почти до утра.
— Точно, оставайся с нами, — поддакнул Фрэнк и, гостеприимно раскинув руки, одарил Сэма своей самой подкупающей улыбкой. — Можем устроить танцы в пижамах. Будем жрать пастилу, играть в фанты.
Сэм стащил пальто со спинки дивана и уставился на него, словно не знал, что делать.
— Не в этом дело. Я все равно не домой. Хочу заглянуть на работу, еще раз пройтись по папкам. Не волнуйтесь, как-нибудь доберусь.
— Понятно, — бодро откликнулся Фрэнк и помахал на прощание. — Желаю удачи. Если что нароешь, звони.
Я проводила Сэма вниз, у дверей чмокнула на прощание в щеку, и он поплелся к своей машине: пригнувшись от ветра, руки в карманах. Возможно, я просто принесла с собой в квартиру порыв ветра, но, после того как Сэм ушел, в квартире сделалось как-то пусто и зябко.
— Он бы все равно ушел, — сказала я Фрэнку, — и нечего было изображать из себя долбоёба.
— Кто его знает? — парировал Фрэнк. Он принял вертикальное положение и принялся убирать картонки из-под китайских яств. — Насколько я могу судить по имеющимся у нас видео, Лекси никогда не употребляла слово «доставать». В сходных обстоятельствах она скорее сказала бы «надолбать» или «цепляться». Это я к слову. Если хочешь, я могу помыть посуду, а ты тем временем расскажешь мне, как дойти от их дома до той развалюхи. Только, чур, не подсматривать.
После того случая Сэм предпочитал подолгу у меня не задерживаться. Приходил поздно, уходил рано утром, спал отдельно и ничего не говорил, если ему случалось застать на моем диване Фрэнка. Чаще всего его присутствие сводилось к тому, что он целовал меня, передавал пакет с продуктами и быстро сообщал последние новости. В принципе таковых почти не было. Ребята из бюро прочесали буквально каждый квадратный сантиметр сельских дорог, по которым при жизни бродила Лекси во время своих полуночных прогулок, но ничего не нашли: ни крови, ни отпечатков подошв, ни следов борьбы, ни места предположительной засады — вину они валили на дождь, ни оружия.
Сэм и Фрэнк постарались, чтобы газетчики не совали нос, — сделали для прессы обтекаемое заявление о том, что в районе Гленскехи имело место вооруженное нападение на человека. Жертва нападения помещена в больницу Уиклоу, где на всякий случай установили наблюдение. Увы, никто так и не пришел, даже ее соседи по дому. От телефонной компании пришел ответ на запрос о звонках с ее мобильника. Ничего. Опрос местных жителей тоже мало что дал — практически у всех недоказуемые алиби («…а потом кончился сериал и мы с женой легли спать»). Они дали лишь неприязненные комментарии в адрес «этих заносчивых сопляков» из Уайтторн-Хауса, и еще более неприязненные — в адрес Бирна и Догерти, в которых ни с того ни с сего проснулся интерес к Гленскехи. В общем, ничего такого, за что можно было бы зацепиться.
Учитывая характер отношений пятерки с местным населением, а также их общий настрой, Догерти и Бирну поручили просмотреть миллион часов записей, сделанных камерами видеонаблюдения, — вдруг где-нибудь да засветился посторонний человек. Увы, когда устанавливали камеры, никто не предвидел такого развития событий, так что выяснить удалось лишь то, что в ночь убийства никто не въезжал в Гленскехи по главной дороге и не выезжал из нее между десятью вечера и двумя часами ночи.
Все это дало Сэму повод вновь завести разговор об обитателях Уайтторн-Хауса, в ответ на что Фрэнк резонно заметил: есть сотни способов пробраться в Гленскехи, не будучи замеченным видеокамерами. Что, в свою очередь, дало Бирну повод высказать все, что он думает, о «столичных бездельниках», которые только и умеют, что отнимать чужое время, раздавая бессмысленные поручения. Я подозревала, что дежурка полицейского участка окутана густым наэлектризованным облаком тупиковых версий и задетого самолюбия, а настроение у всех, как говорится, ниже плинтуса.
Фрэнк уже сообщил обитателям Уайтторн-Хауса, что Лекси возвращается домой. Они, в свою очередь, передали ей кое-какие вещи: открытку с пожеланием выздоровления, несколько шоколадных батончиков, светло-голубую пижаму, одежду, увлажняющий крем — явно от Эбби, — пару книжек Барбары Кингсолвер, аудиоплейер и с десяток кассет. Я не говорю о том, что таких я не видела как минимум лет десять; хуже, что, глядя на имена, было невозможно сказать что-то определенное по поводу ее вкусов. Были здесь и Том Уэйтс, и Брюс Спрингстин, и то, что обычно можно услышать в музыкальных автоматах на бензоколонках. Тут же были Эдит Пиаф и какая-то женщина по имени Амалия, хриплым голосом распевающая на португальском душещипательные баллады. Тем не менее все это была хорошая музыка. Окажись здесь, к примеру, Эминем, я бы послала всю затею куда подальше. На открытке было лишь одно слово: «Выздоравливай» — и четыре подписи. И больше ничего. Подобная краткость настораживала, словно за ней скрывался какой-то неведомый мне секрет. Шоколадные батончики слопал Фрэнк.